— Вам и вправду очень посчастливилось иметь такого наставника, миледи. Я всегда считал, что учение должно быть легким и приятным и что наказаниям не место на уроках. Я думаю, что учитель должен поощрять, а не заставлять, хотя знаю, что многие со мной не согласны. Зайдите в любую школу, и вы увидите, что мальчиков бьют, пока они не выучат урок.
— Да, сир, вы правы, — говорю я ему. — Учение должно быть увлекательным.
Теперь я уже овладела собой.
— Не окажете ли вы мне честь ознакомить меня с вашими работами? — спрашивает доктор Эшем.
Я с радостью достаю стопку бумаг и книг и выкладываю перед ним мои переводы с греческого.
— Это ваши собственные переводы? — восхищается он. — Они великолепны.
Затем он задает мне пару вопросов по-гречески, на которые я отвечаю.
— Сударыня, у вас безупречные знания! — восклицает он.
Час проходит за таким благотворным общением, пока за решетчатыми окнами не раздаются звуки, возвещающие о возвращении охотников.
— Миледи Джейн, могу я попросить вас о чести переписываться со мной? — спрашивает мастер Эшем, поднимаясь. — Я был бы бесконечно рад обмениваться письмами со столь блестяще образованной леди.
— Это будет честью для меня, — отвечаю я, глубоко тронутая и польщенная. Мою душу переполняет радость, когда этот великий ученый говорит со мной с такой лаской и пониманием. — Как же мне вам писать? На английском, на латыни или на греческом?
— На всех трех языках! — смеется он. — Но мы еще обсудим это с доктором Айлмером. Я буду с нетерпением ждать ваших писем. За границей у меня есть ученые и образованные друзья, которые будут изумлены, узнав о ваших успехах. Вы — образец для подражания. Но кажется, прибыли ваши родители. Я передам им, как хорошо вы меня занимали. Может быть, тогда они хоть ненадолго умерят свою суровость.
Я улыбаюсь, впервые за долгое время чувствуя себя счастливой.
Брэдгейт-холл, весна и лето 1550 года.
Господин Эшем сдержал свое слово. С одобрения моих родителей и с помощью доктора Айлмера и доктора Хардинга, которого повысили до домашнего капеллана, он установил переписку, благодаря которой мне выпала великая честь познакомиться с лучшими умами нашего века. Теперь письма идут из Брэдгейта в Брюссель и Швейцарию, где такие авторитеты, как знаменитый Генрих Буллингер, [16] заявляют о чести писать обыкновенной девочке. Они льстят мне похвалами, заставляющими меня краснеть, называя меня светилом и украшением протестантизма! Я говорю себе, что это просто фигуры речи, но втайне наслаждаюсь. С другой стороны, их похвалы укрепляют во мне стремление стать более ревностной христианкой, истинной протестанткой. Я ни в коем случае не достойна таких восхвалений, но я ведь могу стремиться к тому, чтобы быть их достойной.
Они посылают мне для чтения трактаты, которые мы затем обсуждаем в наших письмах. Я попросила помощи в изучении древнееврейского, потому что хочу читать Ветхий Завет в оригинале. И в моем общении с этими достойными мужами я стремлюсь держаться скромно и незаметно, всегда благодаря Господа за мою эрудицию. Подобно тому как я признаю веру даром Божьим, таким же даром я признаю и мою невеликую ученость.
С течением месяцев ко мне приходит уверенность в себе и понимание. Айлмер говорит, что заметил во мне перемену. По его словам, мне многое дает переписка с этими учеными мужами. По его подсказке — и, без сомнения, с видом на мое будущее — он просит Генриха Буллингера прислать мне копию трактата о семейной жизни, с тем чтобы я перевела его с латыни на греческий. Пока я пишу, доктор Айлмер заглядывает мне через плечо:
— Джейн, я думаю, что едва ли кто-либо из английской знати был так предан учению, как вы. У вас не только отличные переводы, вы во всех отношениях прекрасная рукодельница и музыкант. Если бы вы вышли замуж за короля, как надеются ваши друзья, то вы бы стали воистину выдающейся христианской королевой.
— Я не так совершенна, как вы думаете, доктор Айлмер, — протестую я. — Никто не способен быть совершенным.
— Ах, Джейн, — он улыбается, — единственный недостаток, который можно вам приписать, — это излишняя категоричность ваших суждений. Пожалуй, стоит иногда делать снисхождение к слабостям других или допускать, что не все люди могут с вами согласиться.
— Я не могу поступать иначе, чем диктует мне моя вера, — говорю я ему, неприятно пораженная его замечанием.
— Но тогда имейте в виду, что не все положения веры высечены в камне, — отвечает он. — Вы еще молоды, дитя мое, а молодые часто категоричны. Говорят, мудрость и умеренность приходят со временем. Однако, глядя на современный мир, я в этом сомневаюсь. Только запомните, что я сказал, и учитесь уравновешивать рвение милосердием.
— Прошу прощения за мои недостатки и постараюсь исправиться, — говорю я. — Я не хочу сердить вас или кого-либо другого, но моя жизнь нелегка. На самом деле я веду двойную жизнь. В одной я ученый корреспондент великих мужей, которые не по заслугам расхваливают меня. А в другой я зловредная и презренная дочь родителей с неоправданно завышенными ожиданиями, которые иногда невыносимо жестоки ко мне. — Я не могу сдержать слез. — Я живу в земной тюрьме и провожу свои дни так, словно уже мертва, тогда как вы, доктор Айлмер, вы живы и свободны.
Его лицо выражает неподдельное сочувствие.
— Я был несправедлив, — говорит он, качая головой. — У вас и без меня довольно тревог. Будем надеяться, что вскоре вы благополучно выйдете замуж. И тогда, несомненно, ваша жизнь станет гораздо счастливее.
— Боже, пусть будет так, — прошу я.
Оксфорд, осень 1550 года.
Я делаю реверанс, и король мне величаво кивает. Он, кажется, вырос и раздался в плечах, во всяком случае, держится он еще более важно. Позади него стоит сияющий граф Уорвик.
— Добро пожаловать в Оксфорд, кузина, — произносит король своим высоким голосом, который у него и не собирается ломаться, хотя ему, как мне, тринадцать лет.
Я отступаю назад, к родителям и сестре. Кэтрин впервые при дворе, и матушкин орлиный взгляд так и впивается в нее, пока она, в свою очередь, почтительно приветствует короля. Моя младшая сестра Мэри, которой уже пять лет, осталась дома с няней. Вряд ли родители когда-либо возьмут ее с собой ко двору.
Король обращается к батюшке:
— Надеюсь, ваша поездка была приятной, милорд.
— Мы хорошо доехали, ваше величество, благодарю вас. Я надеюсь, ваше величество довольны своими успехами.
— Вполне, милорд, — отвечает король. — Мы всюду обнаруживаем преданность, и мы рады видеть, что наши подданные в большинстве своем послушны нашим законам, касающимся веры.
— Его величество с нетерпением ожидает завтрашних состязаний, — вмешивается Уорвик.