Девушку уже зовут к соседнему столику, а Мюллеру потребно женское присутствие. Кокелико необходима ему, как дикий цветок, готовый к тому, чтобы его сорвали.
При воспоминании о ней он невольно улыбается — как во сне, когда ему снится Грегуар.
Растянувшись на кровати в спальне, освещенной переменчивым светом телевизора, Кокелико снимает трубку телефона.
— Я тебя разбудил?
— За кого ты меня принимаешь? — говорит она, не отрываясь от телевизора. — Я как раз думала о своем будущем.
— Мне кажется, ты смотришь телевизор. Что за фильм?
— «Принесите мне голову…»
— «…Альфредо Гарсиа», [57] — заканчивает он. — Что там сейчас происходит?
— Бенни и Элита стоят у могилы Альфредо.
— Значит, я тебя отрываю?
— Ну и что? Мой охотник на китов мне интереснее! — восклицает она. Тем временем Уоррен Оутс и Исела Вега на экране наполовину погребены под землей.
— Ты не поверишь, если я тебе скажу. Я его нашел.
— Твоего змея? Ты его видел? — спрашивает она, все еще прикованная к экрану.
— Я видел его бестиарий. Он пока не торопится. Туману напускает. Но он здесь.
Она колеблется несколько секунд, потом говорит:
— Ты должен обратиться в полицию. Твоя история плохо пахнет. Мне это не нравится.
— Я так и сделаю, дорогая… И не забудь, если со мной что-нибудь случится, я вписал тебя в завещание.
— Ты мне нужен живым.
— Мне пора. Рад был тебя слышать.
Кокелико кладет трубку. В полумраке комнаты мерцают случайные блики — в зависимости от того, что происходит на экране.
Мгновение Кокелико думает о Мюллере, потом фильм поглощает ее внимание.
Три часа спустя Франсуа Мюллер все еще на террасе кафе, названия которого не знает, допивает шестой стакан. Около часа ночи, но посетители еще есть, а музыки нет. Хорошо. С каждым новым стаканчиком он все меньше думает о деле.
Разговоры посетителей его убаюкивают. Приглушенный говор, на который он особо не обращает внимания, но который навевает беспечность, вытесняющая беспокойство. Два голоса, мужской и женский, смешиваются, иногда слышен смех.
Он неохотно поднимается, решив вернуться в гостиницу. Некоторые улицы совершенно пустынны. Он жалеет, что не попросил помощи в кафе. Но выпитые стаканы помогают ему шагать вразвалку. Они также помогают не обращать внимания на синий фургон, который обгоняет его на улочке и притормаживает чуть дальше у тротуара, едва Мюллер расходится с парочкой, идущей ему навстречу.
Сам не зная почему, он останавливается. Думает, что стоит обратиться в полицию. Он не знает, как его взять, этого Анаконду. На сей раз он отступил, но думает, что правильно сделал. Он всегда сумеет отыскать убийцу. Следуя внезапному побуждению, он спрашивает себя, не позвонить ли в полицию теперь. Он не имеет представления, который час. Но даже если поздно, у полицейского, вероятно, телефон включен двадцать четыре часа в сутки. Зависит от его отношения к профессии. Мюллер вынимает телефон из кармана. Замечает впереди фургон, который недавно его обогнал. Он оборачивается и видит, что пары, с которой он тогда разминулся, уже нет. Он продолжает путь, телефон в руке. Он помнит, что нужно позвонить полицейскому. И убирает телефон в карман, говоря себе, что сделает это завтра.
Раздвижная дверь фургона открыта, внутри горит лампочка. Обнаженная женщина с раздвинутыми ногами привлекает его внимание. Он отступает, потом идет вперед. Кукла? Манекен? Пока он рассматривает надувную куклу и замечает, что внутри фургон полностью обтянут пластиком, его вталкивают внутрь, и стальная проволока врезается ему в горло. В тот момент, когда он думает, что это его последний вздох, сталь ослабляет давление, и невероятной силы удар по почкам отправляет Мюллера в беспамятство.
Когда он приходит в себя, фургон движется. Его глаза и рот заклеены изолентой, руки стянуты за спиной. Ужасная боль растекается от почек вверх, и он понимает, что больше не чувствует ног. Грегори Пек в роли капитана Ахава, [58] унесенного китом в морскую пучину, возникает в его сознании.
Самолет описывает круг над Средиземным морем. В иллюминатор Сюзанна смотрит на синеву воды. Суровая и глубокая, без барашков, безмятежная. Как и белые облака. Если глядеть с такой высоты, жизнь лишается шероховатостей, а люди кажутся насекомыми. Зрелище праздности на ультрамариновой воде не помогает ей отвлечься. Оно слишком контрастирует с ее мыслями, занятыми убийцей.
Стюардесса просит ее пристегнуть ремень. Самолет идет на посадку на Йер. Сюзанна не думала, что психиатрия заведет ее так далеко. Она никогда не думала, что сокровенные глубины человеческой души сделают ее свидетелем таких злодеяний. Для нее повседневная работа в ОТБ — это страдание пациентов, одиночество, в которое погрузила их болезнь. В том, что сейчас происходит, нет ничего понятного. Прилежная студентка, какой она была, вспоминает фразу американского специалиста по фамилии Левин, запомнившуюся двадцать лет назад: «Настоящий психопат разрешает свои конфликты, причиняя зло другим, в то время как невротик разрешает свои конфликты, причиняя зло себе». Ей видится фотография того, что тот, другой, сделал с Памелой. К утверждению Левина нужно добавить утверждение Хорни: [59] «Каждой своей победой над другими психопат достигает восторженного торжества, за которым кроется его собственное поражение». Единственное, к чему стремился Анаконда, через объективацию своих жертв создавая такие мизансцены, — избавление от своего тайного постыдного «я» и проецирование этого «я» на свои жертвы.
Жара, о которой кондиционер заставил Сюзанну забыть, наваливается, едва она выходит из самолета. Двадцать минут спустя она за рулем взятого напрокат «форда-фиеста».
Последний дом деревни, напомнила ей Ольга. Но ни дом, ни женщина, которая ее принимает, не создают впечатления одиночества, о котором говорит Рильке.
Она выходит из машины. Ольга на пороге. Маленькая, прямая, в джинсовой юбке и простой черной блузке, на ногах холщовые туфли на плоской веревочной подошве. Она ждет в своей обычной позе: левая рука на животе, локоть правой опирается на кисть левой, предплечье вертикально, и, словно продолжение пальцев, от зажженной сигареты поднимаются завитки дыма, которые кажутся неотъемлемой частью силуэта. Шагая к ней, Сюзанна смеется от счастья.