Время тянулось медленно. Заканчивая уборку, я сгорала от нетерпения, а ведь до встречи ждать еще несколько дней. Образ Ребекки очень долго был туманным и расплывчатым, я уже начала думать, что таким он и останется, и вдруг туман стал рассеиваться и картинка меняться, причем с головокружительной скоростью. Подробности жизни Ребекки в «Саутфилд Юнит» оживили ее, сделав образ трехмерным, я впервые смогла ясно увидеть свою героиню в различных ситуациях. Напряженное молчание во время свиданий с приемным отцом, походы в кино с женой и старшей дочерью Тома, необъяснимая вспышка ярости, закончившаяся потасовкой в комнате отдыха. Представляя Ребекку в этих ситуациях, я с удивлением чувствовала, что она становится для меня такой же реальной, как любая из моих знакомых, какой и сама она была четыре месяца назад, когда показывала нам этот дом.
Мне не давала покоя мысль о том, что узнал о ней Дональд Харгривз, — или думал, что узнал. Как бы там ни было, но ведь он даже уволился из протеста, когда к его мнению не прислушались, — а за время нашей краткой беседы он не показался мне сверхмнительным истериком. Должно быть, психолог увидел совершенно другую личность, в отличие от девочки, которую описывали Мартин и Том, но что бы он ни увидел, психолога это встревожило настолько, что он счел Ребекку потенциально опасной.
Может, она рассказала что-то о своих отношениях с приемными родителями? Если образ Ребекки прояснялся, то эта сторона ее жизни выглядела все более запутанной. По рассказам Тома и Мартина у меня сложилось представление о Деннисе Фишере, но я понимала, что оно далеко от действительности, — человек, который существовал в моем воображении, вычеркнул бы из своей жизни Ребекку в ту самую секунду, когда ее арестовали и в воздухе запахло скандалом. Он сделал бы это задолго до того, как горожане всем скопом восстали против него; до того, как кто-то из ослепленных ненавистью местных попытался поджечь его фабрику. Человек, который существовал сейчас в моем воображении, просто-напросто не мог испытывать настоящей любви ни к кому на свете.
Даже к жене. Рита Фишер… Богатая наследница, на которой он, возможно, женился из-за денег, а возможно, и по иной причине. Каждая принадлежащая ей вещица свидетельствовала о стремлении к красоте, которой не наделила ее природа. Неуравновешенная и высокомерная, Рита была совершенно безразлична к чувствам других людей. И эта же самая женщина удочерила пятилетнюю девочку, а не грудного ребенка, проявив и самоотверженность, и бескорыстие, лишив себя даже иллюзии настоящего материнства. Эта же самая женщина изо всех сил старалась подарить Ребекке счастливое детство и любила приемную дочь так сильно, что покончила с собой через два дня после объявления приговора…
Нет, что-то здесь не то. Все неправильно. Я не могла избавиться от ощущения, что думаю о двух абсолютно разных супружеских парах; я будто пыталась сложить пазл, не догадываясь, что половина элементов высыпана из другой коробки. Но возможно, уже в следующий вторник, утешала я себя, у меня появятся ответы на все вопросы сразу. Истина забрезжила вдалеке и постепенно приближалась.
— Сегодня на ужин куриный салат! — объявила я Карлу, когда он вернулся с работы. — Неплохо для разнообразия.
— Отлично. День выдался безумный. Переоденусь во что-нибудь домашнее и через минуту спущусь.
Расположившись за столом на кухне, он рассказывал мне о коллегах и о событиях «безумного дня». А мне все это казалось химерой, словно Ребекка и окружавшие ее люди выкачивали из реальности все краски и всю глубину. Они выглядели персонажами цветного фильма, а Карл с сослуживцами — серыми, призрачными.
— Представляешь, Роджер собрался жаловаться финансовому директору, — говорил Карл. — Я с трудом его отговорил. Для него это было бы непростительной ошибкой, хуже и не придумать. Такие штуки не украшают служебную характеристику менеджера.
— Да… Здорово. — На Роджера мне плевать, но надо же как-то соответствовать образу внимательной жены. — Ты поступил совершенно правильно.
— Надеюсь, что да. Теперь вроде бы все в норме. Под конец дня Роджер сказал, что конфликт исчерпан. Я лично считаю…
Его прервал телефонный звонок. Думая о Томе Хартли и Люси Филдер, я постаралась не выдать своего волнения.
— Ответишь? — спросила я.
— Конечно. Я мигом.
Карл вышел из кухни.
— Алло? — донесся до меня его голос из гостиной. Потом снова, но уже с некоторым раздражением: — Алло? — Вернувшись в кухню, пожал плечами: — Ошиблись номером. И никаких тебе извинений — просто швырнули трубку, невежи чертовы.
Я задохнулась, как от тычка в грудь. Почему-то я была убеждена, что такое не может произойти вечером, когда Карл дома, — и точно так же убеждена, что именно это и произошло. Если бы к телефону подошла я, то услышала бы то самое злобное дыхание… И тут я почувствовала на себе подозрительный взгляд Карла.
— В чем, черт возьми, дело, Анна?!
Я мысленно отшатнулась, как от очередной опасности.
— Ты о чем?
— Хватит, Анни. Ты отлично знаешь, о чем я. — Судя по тону, его раздражение достигло точки кипения, за которой — только ярость. — Ты была совершенно другим человеком всю неделю, а может, и дольше. Я знаю тебя, я твой муж, я вижу, когда что-то не так. Я набрался терпения и ждал — ждал, что ты объяснишься, наконец! Теперь шутки в сторону. Ты упорно притворяешься, что все в порядке, но я по твоим глазам вижу, что все обстоит иначе. Ты и вправду надеешься обвести меня вокруг пальца?
С таким выражением лица только подчиненных пропесочивать — я и чувствовала себя так, будто в самый обычный рабочий день меня вызвали на ковер к шефу. Кошмарное ощущение невесть откуда свалившегося несчастья обожгло желудок. А я-то думала, что всю неделю ловко скрываю свой страх.
— Уверен, это все твое расследование, — продолжал Карл. — В последнее время ты молчишь как рыба о своей книге, но я-то не забыл! Учти, Анни, до добра это не доведет. Я думаю, пора подвести черту. Просто забудь — и все. Начинай писать книгу с тем, что у тебя уже есть, поверь, тебе же будет лучше.
Страдальческие нотки в его голосе напугали меня сильнее, чем молчание в телефонной трубке. Я вспомнила демонстративно-заботливое отношение его матери при наших редких встречах; свекровь относилась ко мне как к вещи, которую сломали, затем починили, но без гарантии, что не произойдет очередной поломки. Страх сделал меня агрессивной, готовой к отпору. Все, что ему известно о самых тяжелых временах в моей жизни, Карл узнал от меня. Он понятия не имеет, каково мне на самом деле было!
— Расследование тут ни при чем, — с жаром возразила я. — Повторяю в последний раз: я в порядке. Можешь ты просто поверить?
Моя категоричность привела к патовой ситуации, продолжать спор значило бы увязнуть в трясине бесконечных «А я говорю, я в порядке». — «А я говорю, ничего подобного!» Увидев по глазам Карла, что он тоже это понял, я ощутила его любовь, его беспомощность и заставила себя смягчить тон: