Жерар заметно разговорился. Бертеги подумал, что груз тайны, который шестилетнему мальчугану приходилось носить в себе, был все-таки для него слишком тяжел.
— …Но на этот раз она велела ему уходить. Сказала, что уже слишком поздно и все кончено. «Ты один… теперь все кончено» — так она сказала. Я это запомнил, потому что она повторила много раз одно и то же. А потом она меня увидела и рассердилась. Я так и не понял почему. Раньше, когда она говорила с призраками, то всегда мне разрешала стоять рядом. И тогда она мне сказала, что появился новый призрак — «темная тень». И еще сказала: «Если ты когда-нибудь увидишь его, Жерар, сразу зови бабушку!» Я спросил: «Не дедушку?» А она сказала: «Нет, только меня, и больше никого!»
— Выходит, ты тоже видел призраков? — удивился Бертеги.
— Да нет, никогда… Но бабушка все равно не хотела, чтобы я гулял по вечерам. Поэтому я и не видел, что случилось с Хосе. — Он помолчал, потом с грустью добавил: — Я любил Хосе. Может быть, он теперь тоже станет призраком.
Бертеги снова подумал, что Жерару предстоит войти во взрослый мир с чертовски тяжелым грузом детских воспоминаний на плечах. Он уже собирался распрощаться с ребенком, но вдруг ему в голову пришла еще одна мысль.
— Скажи, а эти призраки — они живут прямо здесь, на ферме?
— О, они везде живут! В основном, правда, в деревьях. Бабушка говорила, что раньше они зимой приходили жить в конюшню, но лошади их пугались, и тогда бабушка их попросила оттуда… пе-ре-ли-ситься, — по слогам выговорил он. — И теперь они живут везде.
— И новый с ними?
Жерар пожал плечами.
— Не знаю точно… Когда бабушка его прогоняла, она показывала вон туда…
Бертеги некоторое время задумчиво разглядывал полуразрушенное строение на вершине небольшого холма, из почерневших камней, примерно в пятистах метрах от фермы, еще достаточно хорошо видное на фоне темнеющего неба. Он знал, что до пожара этот замок был одним из самых впечатляющих памятников Средневековья во всей Бургундии. Поместье Талькотьер, резиденция семьи Талько… Сейчас она представляла собой груду обугленных руин — казалось, над ними все еще вьется слабый дымок — и напоминала беззубую улыбку старого сумасшедшего — своими разрушенными донжонами, обнажившимися балками и хаотичными нагромождениями каменных обломков, очертания которых в сумраке выглядели причудливо и слегка жутковато.
Оба некоторое время молчали, глядя на сгоревший замок, как вдруг пронзительный вопль заставил обоих вздрогнуть и обернуться.
— Жера-а-ар!
Вдали показалась мадам Моризо — она торопливо семенила по тропинке, ведущей от фермы к шоссе. Волосы ее были растрепаны, она запыхалась. Бертеги заметил, что мальчик весь напрягся.
— Мне нужно идти, — торопливо проговорил он.
Но мамаша Моризо их уже заметила. Даже с такого расстояния можно было заметить, что ее тревога сменилась гневом.
— Черт тебя возьми, Жерар, — закричала она. — Я же тебе запретила уходить так далеко! Вечером ты должен быть дома, рядом со мной! Ты слышишь? Я тебе запретила одному гулять по ферме!
Жерар со всех ног помчался навстречу своей бабушке. Когда он подбежал к ней, она опустилась на колени рядом с ним, схватила его за плечи и несколько раз встряхнула, словно для того, чтобы заставить лучше запомнить ее наставления. Однако слов на таком расстоянии было не слышно. Затем она поднялась, крепко взяла внука за руку и повела к дому.
Примерно на полпути она остановилась, обернулась и застыла на несколько секунд.
И внезапно Бертеги ощутил ее ненависть — почти физически, словно в лицо ему ударил порывом ледяной ветер.
Предстояла самая приятная часть дня — возвращение домой. Не то чтобы Бастиану хотелось как можно скорее оказаться в своей комнате, особенно ближе к вечеру, но ему нравилась сама дорога. Обычно он надевал ролики и выбирал самый длинный маршрут — через городской парк: четыре километра мимо аккуратных бежевых домиков с бордовыми крышами и столетних деревьев, по восхитительно гладкому, словно каток, асфальту, который начинался сразу за воротами «Сент-Экзюпери», в конце его знаменитой центральной аллеи, мимо спортивных площадок, чередующихся с зарослями кустов и широкими подстриженными лужайками. Здесь горожане обычно проводили выходные. С другой стороны парка располагалась площадь Вашингтона с ее роскошными особняками XVIII века. Таким образом, парк служил связующим звеном между центром и одним из самых буржуазных кварталов города, и Бастиану предстояло проехать его почти весь, чтобы оказаться дома; их дом был расположен на одной из тех улиц, что находились немного в стороне от парка.
И эта дорога была настоящим удовольствием, поскольку любой роллер мог по достоинству оценить гладкий асфальт, расстилавшийся под ногами, словно ковровая дорожка, без единой трещинки или выбоины… и даже без единого сучка или опавшего листика, как будто чья-то заботливая рука тут же их убирала. «Там едешь как по облаку, — написал он Патошу, — почти летишь».
Он сел на скамейку у ворот лицея, застегнул ролики — клик-клак, всего пара легких щелчков, и коньки надежно закрепились на ногах благодаря новому приспособлению для быстрой фиксации, — вставил в уши наушники и включил ай-под. В отличие от большинства своих ровесников, Бастиан не тащился от поп-звездочек из всякого рода «Звездных академий» [8] — он предпочитал рок-музыку. Его отец, в молодости страстный поклонник Курта Кобейна и его группы Nirvana, позаботился о том, чтобы уберечь сына от поп-мусора, засоряющего теле- и радиоэфир.
В ушах зазвучали Red Hot Chili Peppers. Забросив рюкзак на спину, Бастиан глубоко вздохнул и потянулся.
По дороге домой он получал свои полчаса славы. В это время на аллеях парка было полно учеников из «Сент-Экзюпери» — и тех, кто жил поблизости и шел домой пешком, и тех, кто ехал на велосипеде. Большинство, однако, приезжали на машинах из Бона, Мерсо или Вуже — по утрам к лицею тянулась длинная вереница шикарных черных или темно-синих автомобилей (очень похожих на тот, который когда-то сбил его младшего брата, отчего Бастиан смотрел на них почти с ненавистью). Становясь на ролики, он словно становился… другим. Впервые отец надел ему на ноги роликовые коньки, когда он едва научился ходить, и теперь Бастиан освоил все приемы: обратный ход, повороты, прыжки, боковое скольжение… Он никогда не был особенно тщеславен и не пытался любой ценой привлечь к себе внимание, но здесь, на аллеях парка, он мог в полной мере проявить свои таланты, мастерство, опыт нескольких парижских лет, когда он свободно скользил рядом с ребятами лет на десять его старше по площади Пале-Рояль. Словом, в глазах учеников, которые в лицее его в упор не замечали, он наконец… существовал. Это была радость и одновременно — маленький реванш.
Однако сегодня Бастиан почти не обращал внимания на взгляды учеников, следивших за его маневрами. Он ехал в ритме одной и той же фразы, которую повторял про себя как мантру: «В „аське“ я Кларабелль-шесть… В „аське“ я Кларабелль-шесть…» Из-за этой фразы последний урок превратился для него в настоящую пытку. Из-за нее он почти забыл все остальное, что случилось в этот день: и свои кошмары, и вопль на конференции, и «Жюльморо хочет стать вашим другом…». Маленький зверек в его сердце, о существовании которого он узнал совсем недавно, не просто проснулся: оказалось, он любит прыгать и играть. Теперь он как будто тоже катился на роликах вместе с хозяином. И на двенадцатом году жизни Бастиан открыл для себя невероятную силу этого зверька: когда тот по-настоящему разгонялся, ничто не могло его остановить. Он обладал пробивной силой буйвола и расчетливостью хищника.