— Но почему? — спросил я и вопреки здравому смыслу приблизился к Руперту. — Почему ты снова вернулся к ним?
— А почему я вообще должен был хотеть уйти? Всю свою жизнь я находился в поисках счастья. Я был несчастным маленьким мальчиком, несчастным подростком, несчастным взрослым, и, когда я нашел что-то, доставляющее мне удовольствие, все хотят отнять у меня это.
— Потому что это неправильно, — терпеливо объяснил я.
— Почему? Что неправильного в желании быть самим собой? Почему неправильно иметь возможность выйти и спеть «Я — динозавр, услышь же мой рев!».
— Все не так просто…
— Все именно так просто, — настаивал Руперт. — Именно просто. И я почти дошел до конца. Вы с моим бывшим зятьком похитили меня как раз перед тем, как я смог сразиться на Ринге, перед последним испытанием, после чего я стал бы настоящим динозавром. И я никогда не прощу вас. Не смогу забыть. Вскоре придет время решающей битвы. И мы узнаем наверняка, кто же должен главенствовать на земле — люди или рептилии. Не хочешь сделать ставку на победителя?
Я покачал головой. Не делал ставок с тех пор, как профукал двадцать штук, когда Джордж Формен проиграл свой последний бой. Какой-то козел сказал мне, что Формен — раптор, и я поставил на него из уважения к тому, что мы одной крови, но не собираюсь делать ставки на то, какая судьба ждет наш мир.
— Я не могу позволить, чтобы это произошло, мне очень жаль, но я собираюсь отвезти тебя обратно к сестре.
— Да что ты? — спросил он, его веселый тон нокаутировал меня со всех сторон. Затем он понизил голос, сделал шаг вперед и выпятил свою грудную клетку, как дрозд, привлекающий подружку, мускулы, давшиеся ему нелегким трудом, четко прорисовывались под кожей, а когти то высовывались, то снова прятались, как иголка в швейной машинке. — Ты, а еще кто?
Хороший вопрос. А кто еще?
— Ну, я, например.
Я повернулся, ожидая увидеть журналиста, чиновника, хоть кого-то, но тот, кого я увидел, при сложившихся обстоятельствах был лучше в десять раз. Эрни был просто воплощением умудренного опытом воина, когда вошел в комнату и важной походкой продефилировал к своему бывшему шурину с белоснежным гипсом на руке и плече.
— Ты хороший мальчик, — сказал напарник, — но от тебя всегда были одни неприятности.
С этими словами он размахнулся тяжеленным гипсом, долбанул им Руперта и отправил его в нокаут.
Парень шлепнулся на пол.
Эрни накинулся на меня прежде, чем я успел его поблагодарить:
— Ты когда-нибудь слышал такое слово «подстраховаться»? — орал он. — Напарники не делают ничего в одиночку, особенно когда речь идет о подобных вещах! Если бы Джул не позвонила в офис, получив твою записку, то я до сих пор шатался бы по городу в поисках тебя, а тебя уже скушали бы на ужин!
— Какого черта ты так быстро вернулся?
— Вылетел вечерним рейсом.
Я покачал головой, из волос вылетел кусок смолы и приземлился на распростертое тело Руперта.
— Тогда ты вернулся бы через несколько часов. Это невозможно.
Эрни протянул руку и пощупал мой лоб, словно проверял, нет ли у меня температуры.
— У тебя с головой все в порядке, малыш? Я пробыл в больнице несколько часов, затем, несмотря на протесты врачей, заставил меня выписать и вчера ночью полетел на материк. В Лос-Анджелес прилетел около девяти утра и весь день искал тебя.
Его взгляд скользил по мне, замечая и порванную маску, и лохматые волосы, ой, да, и смолу, конечно, и я увидел, как шестеренки в мозгу Эрни начали вращаться, пытаясь разгадать, в какое же дерьмо я вляпался.
— Где ты, черт возьми, был?
Если Эрни говорит правду — а я не вижу ни одной причины, зачем ему врать, кроме той, что, по-видимому, все только и делали, что врали мне последние две недели, — то я пробыл в яме не каких-то два часа, а, уж скорее, двадцать четыре. Но совершенно невероятно, что я смог выжить такое долгое время в этой смоляной могиле.
Ну, есть один способ…
— Я впал в спячку, Эрн, — рассмеялся я, внутри меня закипало безудержное веселье, сама эта мысль была настолько абсурдна и при этом настолько верна, что если бы я не смеялся, то начал бы визжать. — Я совершенно уверен, что впал в спячку.
За нашими спинами раздался грохот, и дверь распахнулась, ударив беднягу Руперта по ногам. Что, теперь больше не принято стучаться?
— Любой прогрессист обладает такой способностью, а ты не знал? — сказал доктор Борежар, переступая через лежащего ничком ти-рекса. — Длительная спячка, то есть фактически приостановка жизнедеятельности, — умение, присущее нам издревле. Возможно, это действие последней волны моих феромонов, там, у ямы, но я уверен на все сто, что твое тело само освоило этот фокус. Я горжусь тобой, сынок.
— А меня от вас тошнит, папаша, — ответил я, — и ото всех вас, черт побери.
Цирцея вошла вслед за доктором Бо. Хвост сексуально покачивается, руки на бедрах, а на совершенном личике печальное, почти разочарованное выражение. Она не встречалась со мной глазами и всякий раз отводила взгляд, когда я пытался привлечь ее внимание, а ее запах было практически невозможно уловить.
Пока они не успели еще что-то сказать или, еще хуже, оглушить нас своими феромонами, я сунул руку в один из карманов, заполненных липкой гадостью, и кинул Эрни две прищепки.
— Защелкни их на носу, — велел я, отдергивая маску, чтобы закрепить прищепки на моих настоящих ноздрях. Нос раздулся, как губка, набравшая воды, и я закрепил вторую прищепку поперек первой, от такого двойного зажима было немножко больно, но это — не большая цена за защиту от враждебных феромонов.
— Я не знаю, что ты, по-твоему, знаешь, Винсент, — начала Цирцея, то и дело бросая на меня короткие взгляды, — но уверяю тебя, ты совершаешь ошибку…
— А ты, девочка, заткнись, — сказал Эрни, и я подумал… короче, мне действительно показалось, что он слишком уж вошел в роль: — Мы слышали столько, что хватит на три твои жизни.
— Да, мы много знаем, — продолжил я, — и здесь нет никакой ошибки. Больше нет. Мы знаем, что вы находите испуганных, одиноких ребятишек и вовлекаете их в свою организацию. Внушаете им, что они часть особенной группы, учите их, как вернуться к природе.
— И что в этом плохого? — защищалась Цирцея. — Правда, все до единого слова. Ты же сам прочувствовал это, не можешь отрицать. Винсент, ты — настоящий красивый велосираптор, и никакие социальные факторы не должны стоять у тебя на пути и сдерживать твои естественные возможности.
Обычно в таких случаях последний, решающий аргумент приводит Эрни, но я сыграл не малую роль во всей этой заварухе, так что пора и мне нанести ответный удар.
— Можно я? — спросил я у напарника.
— Разумеется, — с гордостью сказал он. — Выложи им все, что нам известно.