Первое заседание началось в семь часов. Мао и еще одного делегата от Кантона выбрали секретарями. Дебаты по поводу ситуации в стране зазвучали поначалу робко, а затем все смелее и смелее. Чэнь Гунбо часто вмешивался в дискуссию, призывая ораторов не горячиться. Он сомневался, что можно перейти от отсталой аграрной экономики сразу к марксистской модели.
Собрание проходило на первом этаже. В просторном зале стояли длинный стол и множество стульев и скамеек. Делегаты вставали, ходили по помещению, то удаляясь, то приближаясь к центру дискуссии, или собирались по несколько человек, чтобы обменяться мнениями. Постепенно образовались две группы: умеренная, которую возглавляли Гунбо и Ли Ханцзюнь, [87] и радикальная, утверждавшая, что партия должна активизировать классовую борьбу.
Атмосфера накалялась. Каждый из участников высказывал свое мнение: кто короткими и резкими репликами, кто пространными рассуждениями, кто умеренными замечаниями. Войтинский и Маринг молча курили в глубине зала.
Шань Фену и Дерюйтеру позволили присутствовать, но не говорить. После первого часа словесных баталий они решили переждать в смежной прихожей, пока их не позовут: китайца как правую руку Мао, а голландца как переводчика. Голоса спорщиков здесь были слышны только тогда, когда атмосфера съезда накалялась. Юноша начал разговаривать с Гансом о политике, но постепенно беседа перешла на другие темы. Вскоре Шань Фен принялся рассказывать, как он познакомился с Хофштадтером. Голландец тут же помянул его добрым словом:
— Похоже, профессор был стоящим человеком. За те немногие дни в море у меня сложилось о нем хорошее впечатление.
— Да, он был стоящим человеком.
— Хотя я так и не понял, что немец искал и над чем работал…
Шань Фен погрузился в воспоминания и с достоинством сказал:
— Хофштадтер был талантливым ученым и, насколько я понимаю, очень крупным. Изучал природу человека. Если бы он остался жив, то открыл бы что-то важное.
— Жаль, — отозвался Дерюйтер. — Он так и не закончил свой труд…
На пороге возникла импозантная фигура Мао, и собеседники умолкли. Революционер жестом подозвал Шань Фена. Они вполголоса о чем-то поговорили, и Цзэдун ушел к делегатам. Дерюйтер равнодушно наблюдал за ними.
— Я должен предупредить повара, чтобы тот подавал ужин в зал: заседание затягивается, — мрачно сообщил разочарованный китаец Гансу.
— Я пойду с тобой, а то уже надоело сидеть.
— А если ты понадобишься?
— Подождут.
Они прошли по коридорам и оказались перед входом на кухню. Дверь никак не желала открываться, и Шань Фен в сердцах пнул ее ногой. Юноша выпалил сухие распоряжения Фу Шену и вернулся раньше, чем Дерюйтер успел дойти до порога. Ганс попробовал успокоить раздраженного китайца:
— Я-то думал, нам найдется более важное применение.
Парень не ответил и ускорил шаг.
— Тебе могли бы дать поручение и получше, чем… чем это, — запыхавшись продолжил голландец.
Шань Фен остановился перед дверью, ведущей на террасу. Он глядел сквозь стекло на переплетения посыпанных гравием дорожек между красивыми газонами сада. Вечерний свет быстро угасал среди ярких цветов.
Дерюйтера вместе с Шань Феном поселили в маленькую комнатку. Ближе к ночи, когда голландец уже укладывался спать, парень решил навестить Мао.
Тот неподвижно сидел на кровати, освещенной тусклым светом единственной свечи. В тишине раздался его низкий голос:
— Сегодня мы приняли устав, и это первый важный шаг. Однако политическую ситуацию все оценивают по-разному.
— А что говорят коминтерновцы? — робко поинтересовался юноша.
— Они небескорыстны, им нельзя доверять до конца. В Коминтерне прекрасно знают, что у Коммунистической партии Китая сейчас мало приверженцев, поэтому не хотят рисковать, чтобы нам помочь. Они предпочитают поддерживать не только нас, но и Гоминьдан, который насчитывает куда больше сторонников и обладает обширными связями с японцами и с колониальными властями.
— Но тогда нашей родине придет конец!
— Есть политические силы, Шань Фен, с которыми все считаются. И кое-кто из нас — Чэнь Гунбо, [88] например, — тоже склонны поддерживать хорошие отношения с Гоминьданом.
— Чэнь не внушает мне доверия.
— Он делегат от Кантона, а там находится правительство Сунь Ятсена, [89] который является одним из руководителей Гоминьдана.
Шань Фена явно смутил такой спекулятивный подход. Он не мог воспринять стратегию политики и поэтому презирал ее.
Мао продолжал:
— Я предвижу, что мы пойдем на компромисс: будем сотрудничать с Гоминьданом, сохраняя свое лицо.
— Но они поддерживают только интересы буржуазии! Китай им нужен лишь для удовлетворения жажды власти…
— Я не хуже тебя знаю, кто они такие, но других соратников у нас нет. Придется довольствоваться теми, что есть, Шань Фен.
— А если у нас появится нечто большее?
— На что ты намекаешь?
— Завтра я тебе кое-что принесу.
Когда Шань Фен возвратился в комнату, Дерюйтер уже лежал, повернувшись к стене. Китаец порывисто заговорил:
— Мне нужна твоя помощь.
— Помогу чем смогу, — не поворачиваясь, ответил голландец.
— Здесь все двери на ночь закрывают изнутри. А завтра я хочу отлучиться, и нужно, чтобы кто-нибудь покараулил и меня впустил.
— Что же ты не пойдешь сейчас?
— Скоро рассветет, а я не могу действовать днем.
— Можешь на меня рассчитывать.
Парень не видел, что Дерюйтер улыбается.
Юноше показалось, что настал момент и ему внести в дело революции свою лепту. Коммунисты нуждались в сторонниках, в численном преимуществе, которое следовало обеспечить как можно скорее. Судьба распорядилась так, что на пути Мао встретился Шань Фен. И теперь можно передать открытия немецкого профессора в руки партии.