— Твоего отца арестовали, Мира, нам очень жаль… — Старик опустил глаза, чтобы во взгляде не проскользнула ложь. — Мы сделаем все возможное, чтобы спасти ему жизнь.
Девушка упала на колени, схватив его за тунику. У нее не было сил ни говорить, ни плакать. Смущенный советник потянул одежду на себя, высвобождая ее из пальцев дочери Гамира. Взмахнув жезлом, он вышел из зала. По его сигналу удалились и все остальные.
Стоявший в стороне Мецке услышал, как по залу разнеслись рыдания Миры. Свечи догорали, на пол капал воск. В зале стало темнее. Девушка еле слышно умоляла Осириса [129] забрать ее в свое царство из страны, где она была пришлой и носила чужое имя.
«Та, что пьет из сосуда».
Серп луны блестел за длинными рядами нефтяных насосов, огромных стальных страусов, ритмично сующих головы в песок. Хромированные крылья темно-синего «Крайслера 300В» отражали ночные огни. В салоне быстро мчавшейся машины единственным светящимся пятном был огонек сигареты. За окнами мелькали черные бесконечные холмы. Автомобиль ехал мягко, как самоходные сани по снегу. Колеса отбрасывали кусочки высохшей земли, и они превращались в пыль на асфальте. Мотор работал на полную мощность, и в его шум вплетался гул, доносившийся из контейнера в багажнике.
Заяц и надеяться не мог на такое везение: когда койот его уже совсем догнал, между ними вдруг возникло что-то огромное, сшибло преследователя и оторвало ему голову. Визг покрышек притормозившей машины — и полная тишина.
— Черт… И что теперь делать?
Погасив окурок в пепельнице, молодая женщина открыла дверцу и вылезла из машины. На капоте в тусклом ночном свете поблескивала лужица густой жидкости. В желтых лучах фар плясали пылинки. Бампер согнулся в форме широкой буквы V, и посередине торчала голова убитого койота.
Девушка подавила приступ тошноты. На ней все еще было платье, которое так нравилось Рону, черное, с разрезом сбоку. Его любимые колготки, стоившие целое состояние, сразу же покрылись порошинками. Красотка взглянула на лакированные туфли на шпильках и вздохнула: они тоже запылились. Опершись рукой на крышу кузова, женщина постучала по ней длинными красными ногтями, пытаясь собраться с мыслями.
Сняв обувь, она бросила ее в салон и направилась к багажнику. Как только его дверца распахнулась, сразу сильнее стало слышно жужжание проклятой штуковины и почувствовалось идущее от нее тепло. Даже не взглянув в сторону контейнера, девушка взяла инструментальный ящик. Орудуя разводным ключом как рычагом, женщина оторвала голову сбитого животного от бампера, и тут же на нее брызнул теплый красный фонтанчик.
— Пакость, мерзость, дерьмо! — Девица в ярости отшвырнула ключ. — Будь проклят и Техас, и койот, и вся эта дрянь!
Женщина провела руками по лицу и собрала волосы в пучок на затылке. Она испугалась, растерялась и очень нервничала. Все, что происходило с ней в последнее время, казалось проклятием, и выхода из сложившейся ситуации видно не было.
Стало холодать, ветер задул сильнее. Техасская пустыня явно не отличалась гостеприимством. Снова усевшись в салон, девица осторожно закрыла дверцу и осмотрела красные пятна на темном платье: их почти не было видно. Красотка поглядела на себя в зеркало заднего вида, проверив, в порядке ли макияж. Там отразились скривившиеся в гримасе губы. Женщина закурила еще одну сигарету и включила двигатель. Машина тронулась. Босой ногой она с силой надавила на акселератор. На лице появилось подобие улыбки.
И мерзкая зверюга, и Ронни кончили одинаково. Таков был знак судьбы.
Поверхность Шпрее светилась мрачными бликами. Хофштадтер, имевший теперь чин капитана, шел по набережной к санаторию Крейцберга, погруженный в свои мысли. На приветствие группы людей в форме СА он не ответил. И город, и вся страна гордились штурмовиками, [130] и казалось, будто им поручат самые ответственные дела. Все шло хорошо. Гитлер добился звания канцлера. Пожар в здании Рейхстага пришелся как раз кстати. Теперь пришло время объявить о приостановке гражданских прав, пользуясь декретом о чрезвычайном положении. Газеты сообщили: по обвинению в поджоге арестованы несколько активистов-коммунистов, и среди прочих — Маринус ван дер Люббе, опасный бунтарь из Голландии. Дитрих понимал, что за всем происходящим в стране стоят не фанатики в коричневых рубашках, а совершенно другие люди.
Хофштадтер резко свернул к Бранденбургским воротам, [131] потом взмахнул рукой и остановил такси. Сначала он решил прогуляться до санатория пешком, но большое скопление военизированных отрядов действовало ему на нервы.
Из-за массивной стены клиники, выходившей к Ландверскому каналу, выглядывал маленький кусочек зелени. Хофштадтер быстро прошел по входной аллее, обсаженной молодыми кипарисами. На скамейке, уставившись в пустоту, сидел пациент в распахнутом на груди халате. За ним наблюдали двое санитаров. Едва офицер приблизился, оба вытянулись в военном приветствии.