— Это бронза. Великолепное литье, безупречная проработка всех деталей… Не вызывает никаких сомнений — это Меретсегер. — Он расплылся в торжествующей улыбке. — Примите мои поздравления, доктор Паскаль!
Николь стояла на лестнице, взволнованно наблюдая за ликованием коллег. Египтянин протянул ей руку и помог спуститься вниз. Ощутив под ногами пол, она взяла у мужчин статуэтку и погрузилась в восторженное созерцание. Она напрочь забыла о том, что внутри кирпича было еще кое-что, и теперь этот предмет лежал в кармане ее брюк.
Она подняла счастливые глаза на Пьера де Лайне. Его взгляд ликовал.
— Превосходно, доктор Паскаль, просто превосходно! — Он беззвучно похлопал в ладоши. — Это полный и безоговорочный успех.
Париж, 2000 год
— Все прошло по плану. Первый фрагмент уже у нее. Но она этого даже не осознает. Для нее он просто не существует.
— Прекрасно, прекрасно… И ей никто не пытался помешать? Вы ничего не заметили? Никаких следов этих… Иных?
— Ни малейших. Совершенно очевидно, что они принимают ее как одну из своих.
— Замечательно. Все идет по плану. Не вижу смысла тянуть со вторым фрагментом. Я уверен, что с этим не будет проблем. Ну а третий пусть остается на месте до великого дня. Рискну предположить, что дата не изменилась.
— Да. В указанную ночь завершится срок в три тысячи триста тридцать лет, о которых говорит пророчество. Ждать больше незачем.
— Остается пять дней. Трудно поверить, что еще немного, и он опять будет с нами.
— Изгнание было долгим. Но он вернется с новыми силами. И на этот раз победа будет на нашей стороне… Никто и ничто не сможет этому помешать.
Севилья, 1559 год
Диего Рамирес был тощ и бледен. С виду ему было уже под сорок, и он не нуждался в тонзуре, потому что на его голове сохранился лишь узкий венок коротких волос, окружавших, подобно нимбу, его лысый череп. Это были седые, гладкие и тонкие волосы, странно сочетавшиеся с его белыми тонкими руками и болезненного вида кожей.
Его пороки и страсти для всех были большой загадкой. Никто никогда не слышал его смеха. Впрочем, те, кому довелось увидеть его тошнотворную улыбку, наверняка надеялись, что им повезет, и они будут лишены необходимости слышать его смех, способный окончательно лишить их покоя.
Когда Диего Рамирес улыбался, его маленькие темные глазки не менялись. Они пристально следили за собеседником, а их взгляд становился более холодным, если только такое возможно. Это была улыбка гиены перед добычей или палача перед жертвой. От этой улыбки холодели не только души его собеседников, но и все вокруг.
Рамирес принадлежал к ордену доминиканцев и был членом севильской конгрегации. Сам великий инквизитор, Фернандо де Вальдес, назначил его главой местной инквизиции и трибунала.
Вальдес был всей душой предан делу борьбы с ересью. Со дня назначения в 1546 году на пост архиепископа и уполномоченного испанской инквизиции в Севилье он всего себя посвятил этому делу, которое считал правым и наиважнейшим. Одни его люто ненавидели, другие считали в высшей степени порядочным гражданином. Среди его покровителей были такие важные персоны, как император Карлос, который его собственно и назначил, а позже его сын, король Филипп, унаследовавший трон отца.
При Вальдесе инквизиция обрела еще большую независимость, а ее трибуналы активизировались по всей Испании. Он же назначил Диего Рамиреса главой севильского трибунала.
Он принял такое решение, потому что хорошо знал способности Рамиреса, а еще потому, что Севилье в качестве его диоцеза предстояло стать под стяг борьбы за истинную веру и ее чистоту. Гвадалквивир был центром международной торговли, а значит, и дверью, через которую в Испанию из Европы проникали пагубные реформистские идеи. Диего Рамиресу предстояло стать тараном, способным нанести чувствительный урон этому скопищу еретиков. Вальдес знал, что он избрал поистине беспощадного охотника, способного рвать добычу, подобно цепному псу, и безжалостно преследовать любого, кто отдалится с пути, указанного Господом и императором.
Чего он не знал, так это того, что Рамирес всей душой предан совсем другому богу, имя которого — Сатанель.
Доминиканец уже много лет был одержим злым духом. Ему исполнилось шестнадцать лет, он был юным послушником севильского доминиканского монастыря, когда зло овладело его телом. От того Диего Рамиреса ничего не осталось, не считая его физического тела. Разумеется, черты характера уже тогда мало отличались от тех, которые теперь проявлял угрюмый и замкнутый монах, в которого он превратился. Собственно, это и привлекло внимание последователей Сатанеля к его в остальном ничтожной персоне.
Никого не удивило, что хмурый юнец превратился в инквизитора с железной волей и суровой дисциплиной, он охотно ломал души и кости тех, на кого указал длинный палец инквизиции.
Диего Рамирес поднялся из кресла и сделал несколько шагов к окну. С высоты второго этажа он взглянул на изумительную площадь, на которую выходил фасадом дворец Трианы.
Это здание инквизиция избрала своей севильской штаб-квартирой. Здесь открывали дела против еретиков, здесь заслушивали свидетелей, здесь заседал трибунал, и тут же в подвале находились камеры подземной тюрьмы.
И камер уже не хватало, — от этой мысли уголки рта доминиканца приподнялись вверх. Он продолжал смотреть в окно. В Севилье стояла чудесная погода, но площадь была пуста — она явно не относилась к числу излюбленных горожанами мест. Эта мысль вызвала у инквизитора новый приступ злорадства.
Заключенных разместили по всему городу: в общественных зданиях, больницах и даже частных домах. Впрочем, самых знаменитых узников Рамирес предпочитал держать поближе к себе — во дворце Трианы.
Более двадцати лет Диего Рамирес служил дьяволу, делая вид, что поклоняется Господу, и еще ни разу его вера или его преданность католицизму не были поставлены под сомнение.
Доминиканец был не единственным последователем Сатанеля, проникшим в аппарат инквизиции. Во всех областях Испании и трибуналах инквизиции были его единоверцы. И даже Верховный трибунал, высший орган этой грозной организации, располагал их представителем.
Когда Церковь решила присвоить себе полномочия земных правителей, и по всей Европе начались преследования еретиков, сторонники зла поняли выгоду подобного положения вещей и стали всячески ему способствовать. Те, кто считали себя поборниками Слова Божьего, взялись за создание машины, более достойной рук демонической рати, и последователи Сатанеля охотно воспользовались результатами их трудов.
Под натиском инквизиции замирало развитие культуры, и даже те, кто всей душой принимал нормы, которые насаждали поборники чистоты веры, испытывали страх и отчужденность.
Находясь в лоне инквизиции, последователи Сатанеля имели возможность помогать своим сторонникам, попавшим в поле зрения этой организации, хотя среди тех, кто угодил в ее застенки, таковых было на удивление мало. Подавляющее большинство ее узников составляли не те, кто поклонялся дьяволу, а те, кто, в отличие от своих тюремщиков, был искренне предан Господу. Слуги дьявола всячески стремились использовать свое положение для того, чтобы дискредитировать и обесчестить тех, кто, по их мнению, представлял для них опасность. Но прежде всего они плодили хаос и ненависть среди представителей разных церквей, делая это под видом восхваления и возвеличивания славы Божьей.