Николь попыталась дать волю воображению, но вскоре поняла всю бесплодность этого занятия. Ей стало ясно, что нет логического объяснения тому, что выходит за рамки познания. Да и был ли в этом здравый смысл? Она нахмурилась. Зачем кому-то понадобилось прятать статуэтку в полом камне и замуровывать его в колонну погребальной камеры? И к этой колонне и этому камню вел запутанный след, который только чудом не затерялся во времени. Изображение Меретсегер, вне всякого сомнения, имело художественную ценность. Это была мастерская работа и она прекрасно сохранилась. Но это делало ее уникальной лишь с точки зрения современности как статуэтку возрастом более трех тысяч лет. В эпоху Сети I она вряд ли считалась предметом искусства. Подобные фигурки были общедоступны, а значит, в ней не было ничего особенного.

Внезапно у Николь возникла уверенность, что за этим кроется что-то еще, что фигурка богини-змеи — лишь фасад, или, быть может, страж, который охранял нечто, представлявшее собой куда большую ценность.

Она сильнее сжала в пальцах табличку и от досады покачала головой.

И вдруг перед ней возникло отчетливое видение, заслонившее все остальное. Это видение было очень знакомым — оно много раз вторгалось в ее сны. Но сегодня Николь с удивлением отметила, что напрочь о нем забыла, хотя в последний раз видела его совсем недавно.

Она вновь парила в воздухе в зале с колоннами. Первая колонна справа светилась каким-то особенным сиянием, и ее безудержно к ней влекло. Оглядевшись, Николь убедилась, что ей здесь все знакомо. Именно этот зал и эту колонну она видела во сне. Что-то вытеснило этот сон из памяти, но теперь она его вспомнила.

Впрочем, было нечто, отличавшее это видение от преследовавших ее снов. Во сне ей не удавалось рассмотреть рисунки, покрывавшие колонны и стены. Они расплывались, как только она пыталась к ним присмотреться. Но сейчас, куда бы она ни посмотрела, она отчетливо видела и узнавала все фрески.

Николь вдруг поняла, хотя в глубине души знала это с самого начала, что в своих видениях она посещала погребальную камеру Сети I. И сейчас она вновь разглядывала тот зал и ту колонну, из которой извлекла статуэтку богини.

Так же, как и во сне, перед ней парил черный фрагмент в форме круга, от которого в сторону отходило нечто вроде закругленной ручки. Николь отчетливо видела его на фоне красного диска, изображающего солнце. Ее рука невольно потянулась к этой черной загогулине…

Николь зажмурилась, пытаясь избавиться от видения, но оно продолжалось. Ее пальцы сомкнулись вокруг черного предмета, что раньше во сне ей не удалось ни разу. Она подняла глаза и увидела, что не одна в гробнице. Человек, наблюдавший за ней из глубины погребальной камеры, был ей знаком — она видела его, когда попыталась представить себе автора надписи на табличке.

Как и в первый раз, его бездонные глаза смотрели на нее пристально и безмятежно. Как и тогда, они пытались что-то ей сообщить. Но теперь он улыбался. Открыто и по-доброму. Николь почудилось, что он хочет ее подбодрить.

Видение исчезло так же внезапно, как и появилось.

Девушка стояла у стола, сжав в руках табличку, и дрожала, а ее сердце бешено колотилось. Она вздрогнула и выронила табличку, как будто обожглась ею, и та с глухим стуком упала на стол.

Николь отпрянула к двери. Перевернув табурет и ни разу не оглянувшись на разложенные на столе таблички, она выбежала из комнаты.

К счастью, до конца рабочего дня оставалось совсем немного, поэтому Николь заперлась у себя в кабинете и позвонила Жану. Слушая гудки в телефонной трубке, она молила, чтобы архитектор оказался у себя в студии. Ее молитвы были услышаны, трубку снял именно Жан. Его голос бальзамом пролился на встревоженную душу Николь, и она осознала, как сильно к нему привязалась.

— Что с тобой? — спросил Жан, услышав дрожь в голосе девушки. — Что-то случилось или ты просто устала раздавать автографы?

— Дело в том, что… эти видения… Наверное, не стоит обращать на них внимания, но мне не по себе. Они кажутся такими реальными…

— И что ты видела на этот раз? — И вдруг до него дошло: — Но… ты не спала?

— Вот именно, Жан. Я говорила, что со мной такое бывает. Обычно я их вижу во сне, но иногда… Не знаю, как тебе это объяснить. В такие моменты мне кажется, что мой мозг мне не принадлежит.

— Опять этот черный предмет?

В его голосе звучала искренняя озабоченность, и Николь почувствовала себя немного лучше.

— Да. Я опять была внутри усыпальницы Сети I. И схватила этот предмет… И еще там был один человек… мужчина… он на меня смотрел.

— И что он сделал?

— Ничего. Просто смотрел… А потом улыбнулся.

— Ну вот, — сокрушенно произнес Жан. — Я так и знал. Ты ему нравишься. И я его понимаю. — Он помолчал, очевидно рассчитывая услышать смех Николь, но, не дождавшись, продолжил: — Но если серьезно, я думаю, тебе не стоит переживать. За последнее время произошло столько событий. Ты устала, это неудивительно. Вот увидишь, когда ты отдохнешь, все пройдет.

— Наверное, ты прав, Жан. Но смею тебя уверить, приятного в этом мало.

— У меня есть идея. Чтобы забыть об этом видении, тебе необходимо вытеснить его другими, более приятными впечатлениями. Например, воспоминанием о том, как я сижу рядом с тобой, мы потягиваем пиво и любуемся сумерками. Что скажешь?

— Жан, ты это серьезно? Мне и в самом деле крайне необходимо побыть рядом с кем-то… вроде тебя.

— Через двадцать минут я заеду за тобой. Встречаемся там же, где и всегда. Отца сегодня нет в городе, так что наследства я из-за этого не лишусь. Договорились?

— Ну еще бы! А ты собираешься… провести в Сен-Жермене ночь?

— А ты как думаешь?

Когда Николь положила трубку, ее настроение значительно улучшилось.

35

Севилья, 1559 год

Зал, в который вошел Диего Рамирес, находился в конце узкого коридора с камерами по обе стороны. Проходя мимо закрытых дверей, доминиканец с удовлетворением отметил, что ни одно помещение не пустует. Здесь зловоние было особенно сильным, и Рамирес с наслаждением вдыхал смрадный дух.

Он проделал свой недолгий путь в полной тишине, которая — он это прекрасно знал — воцарилась с его появлением. Изредка он располагался у двери комнаты охраны, выходившей в коридор, приотворял смотровую щель и подслушивал разговоры заключенных. Иногда ему удавалось добыть ценную информацию, но больше всего ему нравилось ощущать исходящее от этих людей отчаяние, оставаясь незамеченным.

В зале его уже ожидали двое. Облаченный в сутану доминиканского ордена мужчина сидел в углу за столом. Ему было около пятидесяти и звали его Альвар Перес де Лебриха. В инквизиторском аппарате Севильи он исполнял роль помощника при Диего Рамиресе и так же, как и его шеф, состоял в легионе последователей Сатанеля. В знак приветствия доминиканцы лишь многозначительно переглянулись.