Прошло нескольких неловких минут, она больше ничего не говорила, и ее рука все еще лежала на его плече. И тут, сначала почти незаметно, она почувствовала, как он осторожно высвобождается.
В тот же вечер он пошел к директору школы, не забывая ни на секунду о глазах, которые будут следить за ним и злорадствовать — как он подозревал — при виде его волнения. Словно школьник, который обещает вести себя прилежно, думал он.
Между тем прием был радушный.
— Я очень сожалею о том, что случилось вчера вечером.
Директор снял очки и стал излишне усердно протирать их.
— И я тоже. Боюсь, иначе, чем позором, это не назовешь.
— Знаю. Я слишком много выпил в Булавайо.
— Понятно. Но это, разумеется, не самое главное. Вопрос в том, смогут ли мальчики после всего случившегося вас уважать.
Он понял, какое будет принято решение — увольнение.
— Трудно работать на той же должности после того, как учитель скомпрометирован, — продолжил директор. — Мальчики почувствовали уязвимость…
Как и вы, думал он. И вдруг его охватила тревога: он осознал, чем чревато увольнение. В Булавайо ему не найти работу, вероятно, в Солсбери тоже; слишком маленькой была страна, чтобы позволить людям начинать все по новой. Он должен умолять о смягчении наказания; ему необходимо сочувствие этого человека.
— Я полностью во всем раскаиваюсь. Как вы понимаете, мне сейчас очень трудно.
Директор школы поднял бровь.
— Вам трудно? Откровенно говоря, меня это несколько удивляет. У вас было все для того, чтобы преуспевать — хорошая работа, перспективы, очаровательная жена.
Лицо Майкла приняло презрительное выражение; он почувствовал жалость к себе и не смог это скрыть.
— Видите ли, мой брак… немного пошатнулся.
Директор школы был в нерешительности.
— В вашем браке не все ладится?
— Да, — подтвердил Майкл.
— У всех в жизни бывают подъемы и спады, — заметил директор. — Вы должны это понимать. И надо спокойно переживать неприятности. — Он показал куда-то за окно. — Там во всех домах люди испытывают те или иные супружеские трудности. Это — жизнь.
Не подействовало. Майкл задумался на мгновение, а потом произнес:
— Есть кое-что хуже. Я… Понимаете, я не могу заниматься любовью с женой. Это неосуществимо.
Какой-то миг выражение лица у директора оставалось без изменения, но потом он потерял самообладание. Казался потерянным, как будто внезапно у него из-под ног ушла земля.
— Дружище… Поверь, мне ужасно досадно такое слышать. Ты понимаешь… Ты… — Он умолк.
Такого с ним не бывало, размышлял Майкл. Теперь инициатива полностью перешла в его руки.
— Речь не идет о чем-то физическом, думаю, вы понимаете, что я имею в виду. Что-то происходит у меня внутри, на уровне восприятия. Вероятно, это психологический барьер.
— Понимаю. — Директор притих, глядя в сторону. Стоя у окна, он что-то чертил по слою пыли на подоконнике, а потом снова заговорил: — Полагаю, это меняет дело. Должно быть, вы… Вы испытываете очень сильное напряжение. Или нечто подобное…
— Да, вы правы. Это так.
Директор сделал глубокий вдох и посмотрел Майклу в глаза, все еще борясь со смущением, но уже восстановив в памяти смысл разговора.
— Я готов забыть о вчерашнем случае, — сказал он. — При условии, что вы постараетесь разобраться со своими трудностями. Как насчет врача? Вы говорили с кем-нибудь об этом?
— Нет.
«Не говорил даже жене», — мысленно добавил Майкл.
— Да, кстати, я знаю одного врача в Булавайо. — Голос уверенный, чувствуется готовность руководить, бороться, ведь директор школы, столкнувшись с кризисной ситуацией, должен что-то предпринять. — Специалист в этих… проблемах с нервами. Я ему позвоню. Уверен, он вас примет. Доктор Либерман. Очаровательный парень. Еврей. Очень сообразительный.
Майкл не рассказал Энни о произошедшем разговоре, сообщил только, что его извинение принято и недоразумение исчерпано. Ни словом не обмолвился о враче; свою несостоятельность в роли мужа он не признавал: она заговорила с ним об этом, когда они вернулись из путешествия к водопаду, просто хотела узнать, что делает не так… но он вышел из комнаты. С тех пор она его больше не трогала, и все стало походить на не признаваемое пациентом заболевание раком — ничего не говоришь, но озлобленность растет и распространяется повсеместно.
Он уже сожалел о своей исповеди директору школы. Мысленно возвратившись к тягостным минутам в его кабинете, Майкл был поражен нелепостью результата. Если директор серьезно верил, что он пойдет на прием к врачу в Булавайо, тогда получается, что это условное наказание. Как будто его изначально осудили за преступление, но потом отпустили на свободу с условием принудительного лечения. Он читал, что в судах эту меру наказания применяют к таким людям, как извращенцы-вуайеристы или эксгибиционисты — ужасный, вызывающий презрение проступок оставляют без осуждения в обмен на курс шоковой терапии электрическим током, после которого у человека появляется отвращение к содеянному, или на медикаментозное лечение, подавляющее либидо. И он согласился.
Майкл решил не ходить к врачу, но ему принесли записку с номером телефона и адресом, и он позвонил туда исключительно из любопытства. Кто-то в приемной врача отрывистым, монотонным голосом, свойственным жителям Йоханнесбурга, сообщил о том, что его примут на следующей неделе.
Чем ближе был день назначенного визита к врачу, тем больше усиливалась нервозность Майкла. В то утро он проснулся в пять часов и помчался в ванную, где его стошнило. Он наклонился над унитазом, колени — на холодных каменных плитах пола, в носу — аромат сильного дезинфицирующего средства. Я не должен этого делать; я никому не должен об этом говорить. Я могу солгать. Можно все время лгать.
Он все-таки поехал к врачу, оставив автомобиль на Борроу-стрит возле здания, где проводились консультации. У двери кабинета хирурга он замедлил шаг. Еще не поздно остановиться, повернуть назад и пойти в бар отеля «Селбурн», но Майкл решился нажать на кнопку звонка — во всяком случае, он ничего не потеряет, если его осмотрит этот доктор Либерман.
Минут десять он провел в маленькой комнате ожидания, пока не открылась дверь и доктор Либерман не позвал его в свой кабинет. Доктор был слегка тучным мужчиной, седым, в старомодных очках без оправы. Он пригласил Майкла войти и жестом указал на стул возле его стола. Нет никакой кушетки, подумал Майкл.
Когда он сел, доктор ему улыбнулся и начал консультацию с вопросов о школе и работе. Вопросы были непринужденными и обезоруживающими. Майкл отвечал на них в форме диалога, заметив, как они постепенно перешли к его жизненному опыту и чувствам. К тому времени, когда долгий разговор близился к концу, он расслабился в компании доктора и говорил весьма искренне. Впрочем, о причине такой консультации ни слова не было сказано; особенно радовало, что все проходило в виде светской беседы, может, даже слишком светской, как он думал.