В начале июня утром Элизабет и Дарси завтракали вдвоем на веранде. День был чудесный, и еще они предвкушали дружескую встречу. Вчера вечером приехал Генри Элвестон, ему удалось ненадолго вырваться из лондонской текучки, а к обеду и ужину ждали Бингли.
— Мне бы доставило удовольствие, Элизабет, если б ты погуляла со мной у реки. Нужно сказать тебе кое-что, о чем я давно думаю, — наверное, стоило раньше поговорить с тобой.
Элизабет молча выразила согласие, и уже через пять минут они шли по зеленой лужайке к тропе вдоль реки. Оба молчали, пока не перешли мост, где поток, сужаясь, приводил к скамье — удобному месту для отдыха, — построенной, когда леди Энн ждала первого ребенка. Отсюда через реку открывался прекрасный вид на Пемберли; Дарси и Элизабет любили это место — ноги сами привели их сюда. Утром от реки поднимался легкий туман, из чего неизменно предсказывающий погоду главный садовник заключил, что день будет жаркий; деревья, утратившие бледно-зеленый цвет нежных весенних побегов, пребывали в ореоле роскошной листвы, а берега, утопающие в летних цветах, и сверкающие воды реки завершали живой праздник красоты и совершенства.
Было большим облегчением получить сегодня утром копию долгожданного письма из Америки, пришедшего в Лонгборн и переписанного Китти для Элизабет. Уикхем прислал лишь краткий отчет, и к нему несколько небрежных строчек приписала Лидия. Отзывы о Новом Свете были самые восторженные. Уикхем писал в основном о превосходных лошадях и об их с мистером Корнбиндером планах разводить скаковых лошадей; а Лидия — о преимуществах Уильямсберга перед скучным Меритоном, о том, что она успела познакомиться кое с кем из офицеров и их жен, живущих в армейском гарнизоне неподалеку от города. Возможно, Уикхем наконец нашел дело, за которое будет держаться, а вот сумеет ли он удержать жену — вопрос, и супруги были рады, что от этого вопроса их отделяют три тысячи миль океана.
— Я думал об Уикхеме и о путешествии, предпринятом им и твоей сестрой, и впервые искренне пожелал ему добра. Верю, что пережитое испытание может привести к нравственному перерождению, в котором так убежден преподобный Корнбиндер, и Новый Свет исполнит все его мечты, но прошлое глубоко сидит во мне, и мое единственное желание — никогда его больше не видеть. Его попытка обольстить Джорджиану так отвратительна, что я не могу думать о нем без раздражения. Я пытался выбросить эту историю из головы, как будто ничего не было, этот прием, я думал, удастся легче, если мы с Джорджианой никогда не будем вспоминать прошлое.
Некоторое время Элизабет молчала. Уикхем не омрачал их счастья и не мог нарушить полного — молчаливого или выраженного словами — доверия между ними. Если это не счастливый брак — то какой тогда счастливый. О прошлой дружбе Уикхема с Элизабет ни один из них не упоминал из деликатности, оба разделяли нелицеприятное мнение о его характере и образе жизни, и Элизабет поддерживала мужа в решимости никогда не принимать его в Пемберли. Из той же деликатности она никогда не упоминала о предполагаемом тайном бегстве Джорджианы, в котором Дарси видел желание Уикхема наложить лапы на наследство сестры и отомстить за прошлые воображаемые унижения. Ее сердце было настолько полно любви к мужу и веры в его суждения, что в нем не находилось места для критики; она не могла допустить, чтобы в отношении Джорджианы он действовал бездумно или беззаботно, но, возможно, пришло время, когда брату и сестре надо откровенно поговорить и взглянуть в глаза прошлому, каким бы болезненным оно ни было.
— Дорогой, а что, если это молчание между тобой и Джорджианой ошибка? — мягко сказала Элизабет. — Не будем забывать, что ничего ужасного не произошло. Ты вовремя приехал в Рамсгит, Джорджиана открылась тебе и почувствовала облегчение. Мы даже не можем быть уверены, что она на самом деле бежала бы с ним. Ты должен научиться смотреть на нее, не вспоминая о том, что болью отзывается в вас обоих. Я знаю, она мечтает чувствовать себя прощенной.
— Прощать надо меня, — сказал Дарси. — Смерть Денни, наверное, впервые привлекла мое внимание к собственной безответственности, и не одна Джорджиана пострадала от моей небрежности. Уикхем никогда не бежал бы с Лидией, не женился на ней и не вошел в вашу семью, если б я смирил гордость и рассказал о нем правду, как только он появился в Меритоне.
— Ты вряд ли мог это сделать, не выдав секрета Джорджианы, — сказала Элизабет.
— Одно предупреждение в нужном месте — вот и все. Но зло началось еще раньше, когда я принял решение забрать Джорджиану из школы и передать ее заботам миссис Янг. Как мог я быть так слеп, так невнимателен, так пренебрегать элементарными мерами предосторожности, я, ее брат, ее опекун, кому мать и отец доверили заботу о ней и ее благополучии? Тогда ей было всего пятнадцать, и в школе она страдала. В этом модном и дорогом заведении отсутствовала забота, там прививали гордость и условности светского общества, не давали качественного образования, не воспитывали здравомыслие. Джорджиана не могла там оставаться, это правда, но она не была готова и ни к чему другому. Она, как и я, робкая и неуверенная в обществе; ты сама это видела, когда вместе с мистером и миссис Гардинер впервые сидела за столом в Пемберли.
— Я видела также то, что вижу постоянно, — доверие и любовь между вами.
Дарси продолжал, как будто она ничего не сказала:
— Я поместил ее в лондонскую частную школу, а потом одобрил переход в Рамсгит! А ей хотелось в Пемберли, в родной дом. И я мог привести ее сюда, найти подходящую леди в компаньонки, возможно, гувернантку, чтобы продолжить образование, которым в основном пренебрегли, находиться здесь самому, даря ей братскую любовь и поддержку. Вместо этого я отдал ее под опеку женщины, которую даже теперь, когда она мертва и неподвластна земным законам, я буду всегда считать олицетворением зла. Ты никогда не спрашивала, но, должно быть, недоумевала, почему Джорджиана не осталась со мной в Пемберли, единственном родном ей месте.
— Признаюсь, иногда недоумевала, но после того как увидела вас вместе, уже не могла поверить, что у тебя были другие мотивы, помимо ее счастья и благоденствия. Что касается Рамсгита, то находиться там и дышать морским воздухом могли посоветовать врачи. Возможно, Пемберли, где умерли ее родители, пронизывала печаль, а твоя забота о делах поместья оставляла для Джорджианы меньше времени, чем ты хотел бы. Я видела, как она рада жить с тобой, и не сомневалась, что ты всегда был для нее любящим братом. — Элизабет замолчала, а потом продолжила: — А что полковник Фицуильям? Ведь он тоже был опекуном. Наверное, вы и с миссис Янг разговаривали вместе?
— Да, действительно. Я послал за ней карету, чтобы спокойно побеседовать в Пемберли, а потом пригласил ее остаться на обед. Оглядываясь назад, я вижу, как легко она манипулировала двумя впечатлительными молодыми людьми. Она казалась идеальной воспитательницей для девушки. Прекрасно одета, ведет себя как леди, хорошо образована, симпатизирует молодым, безукоризненные манеры, ни в чем не упрекнешь.
— У нее были рекомендации?
— Еще какие! Конечно, все поддельные. Мы поверили в их подлинность, потому что были очарованы ее внешностью и посчитали, что она больше других подходит нам, и хотя следовало списаться с так называемыми прежними работодателями, мы этого не сделали. Только один отзыв оказался подлинным — от ее сообщницы, и был такой же лживый, как и ее собственное резюме. Я думал, что рекомендациями займется Фицуильям, а он не сомневался, что это я буду держать все под контролем; Фицуильяма отозвали в полк, и он приступил к своим непосредственным обязанностям. Вся тяжесть вины падает на меня. Я никого не оправдываю, но тогда виноват был я.