…Сначала я не поняла, что, собственно, оказалось у меня перед глазами. Камера оператора, отснявшего кассету, запечатлела просторный каменный коридор: с правой стороны была простая деревянная лестница на второй этаж, а с левой начинался длинный полутемный тоннель, при одном взгляде на который мне сразу стало жутко. Конечно, я уже была «подогрета» Тепловым и Кравцовой, но тем не менее, тем не менее…
Работа оператора была уверенной, чувствовалась рука мастера. Кадр выхватил арочное пространство идущего под землю тоннеля, и я увидела несколько решетчатых дверей, за которыми была тьма. Впрочем, мне почудилось раз или два, как из этой тьмы сверкнули глаза… да, жутковатый антураж, ничего не скажешь.
Но это было еще ничего.
Коридор на экране заколыхался под непрестанно давящую на мозг мрачную тягучую музыку, завернул налево и обернулся довольно просторным помещением с каменными стенами. Из мебели в нем наличествовали только продолговатый стол, застеленный красным бархатом, длинная деревянная скамья у дальней стены и табурет возле стола.
Комната была прекрасна освещена, несмотря на то что, судя по всему, съемки происходили в полумраке.
По всей видимости, осветитель был профессионалом высокого класса.
Качество же съемки было таким, что сравнивать его с обычными подслеповатыми, хрипящими и сипящими «порношедеврами» – это все равно что сопоставлять совковую коммуналку с теми апартаментами, в которых я в данный момент находилась.
В кадре крупным планом показали продолговатый стол, накрытый красным. На столе же между двух свечей стояло… распятие. Возле него лежало Евангелие.
Евангелие?!
За столом сидели двое. И меньше всего они были похожи на традиционных участников порносъемок. Потому что на этих двоих были белые одеяния с капюшонами, совершенно скрывающие их тела и лица.
Черт!
…Кажется, мне понятно, что изображают эти замечательные кинематографисты.
Это – суд инквизиции. Вот откуда этот мрачный готический антураж, эти одежды с капюшонами, похожие на саваны, эти распятие и Евангелие на столе. Да. По всей видимости, секс-тусовки на Гавайях и Карибах, а также всяческие легковесные порнофильмы изрядно поднадоели потребителям. Потянуло на экзотику и средневековый колорит.
Интересно, какое порно можно выдоить из суда католической инквизиции? Вообще слово «суд» само по себе может сделать пожизненным импотентом.
В этот момент на экране в комнату вошел огромный человек в просторной одежде из грубо выделанного холста и в холщовом же колпаке палача с прорезями для глаз. Стилизация под средневековье.
Одежда была без рукавов, мощные руки с бугристыми предплечьями и мощными бицепсами были обнажены. На левом плече я заметила татуировку, имевшую вневременной контекст: заходящее за облака глазастое солнце (да, с двумя широко раскрытыми глазами). Тогда как, скажем, традиционные тату-надписи типа «Вася» и «Не забуду зону, бля» на плече средневекового палача показались бы полным анахронизмом.
В руке амбал держал большой нож, который как две капли воды походил на тесак мясника. Разве что только не был еще перемазан в крови.
Другой рукой он держал за волосы девушку. Обычная девушка. На ней было светло-желтое платье, на ногах – легкие плетеные туфли.
За кадром послышалось преувеличенно гнусавое пение, а потом один из инквизиторов обратился к девушке с коротким вопросом… впрочем, это было все, что я могла извлечь из шевеления его губ. Голос был начисто стерт.
Зато прозвучавший в ответ голос девушки был настолько ясен и четок – словно она не была отделена от меня временем и тайной, а находилась в двух метрах за чуть приглушающим звуки стеклом, – что я невольно вздрогнула:
– Я готова признаться во всем.
Мужчина в одежде палача медленно повернулся к «инквизиторам» и сделал какой-то маловыразительный жест, который тем не менее заставил одного из них подняться и подойти к девушке.
Акустика в инквизиторской камере была еще та: даже шепот ухает тяжелым молотом и ударяется в стены, раз за разом отскакивая от них тусклыми затухающими отголосками.
«Инквизитор» поднял девушку за подбородок и что-то произнес – только шевелились губы, – а она ответила, и ее губы показались мне слишком яркими во всей этой мрачной комнате с толстыми каменными стенами, крошечными зарешеченными окошечками под самым потолком и контурами белых балахонов. Инсценировка, кстати, очень приличная. И если бы я могла слышать голос «инквизитора», то я, без сомнения, должна была бы сказать про этот голос: он профессионально поставлен. По крайней мере, все остальное сделано на хорошем кинематографическом уровне.
Наверняка делали не самоучки, а работники кино.
…Яркие губы дрогнули, шевельнулись и произнесли:
– Я во всем сознаюсь, синьор Торквемада.
Вот она, по всей видимости, не была профессиональной актрисой: слова эти прозвучали не так, как следовало бы в тональности данного эпизода. Впрочем, я не Станиславский, чтобы говорить: не верю.
Тот, кого назвали «синьором Торквемадой» (где-то я слышала уже это звучное имя), провел рукой по щеке девушки, а второй «инквизитор», более высокий и не такой широкий в плечах, вдруг одним коротким резким движением повалил на пол девушку, сорвал с нее одежду и…
Более изощренного, изобретательного и профессионально снятого насилия я не видела.
У меня был один знакомый, который в свое время работал экспертом по порнографии. Да-да, была в советское время, да, кажется, и сейчас есть такая должность в органах. Он просматривал фильмы и на основе тех или иных признаков квалифицировал их как порнографию или же эротику. Различие было не только эстетическим и этическим, но и уголовно-процессуальным: за «порно» накручивали срок. Так вот… думаю, что и ему едва ли довелось на своем экспертно-криминалистском посту видеть то, что происходило сейчас на большом экране домашнего кинотеатра с этой девушкой. Двое «отцов-доминиканцев» в основном смотрели, почти не принимая активного участия… все делал один – грубое, жуткое животное в колпаке палача, с жирными волосатыми руками и выступающим вперед массивным брюхом.
…По всей видимости, девушка не играла испуг. Она не была профессиональной актрисой и не обладала особыми актерскими данными, как я уже заметила, так что явно не смогла бы так ярко и натурально сыграть боль и ужас. Нет… она на самом деле испытывала боль и ужас.
Я почувствовала, как у меня начинает кружиться голова. Нет, не от возбуждения (многих женщин порносцены возбуждают). От ярости и от ненависти. Все напоминания Ирины Романовны и холодные слова Теплова (не по фамилии тон выдерживает) всплыли в мозгу. По спине струился липкий холодок, сцепленные ладони вспотели и конвульсивно переплелись пальцами.
Но самое жуткое было впереди.
Первый «инквизитор» (я не особо верующая, но все равно – это имеет отношение к церкви, и потому вдвойне страшно) наконец вступил в дело. При этом он не открыл своего лица. Через две минуты он, не отстраняясь от партнерши, поднял распятие и ударил им девушку по голове, я отчетливо услышала глухой звук этого удара. Та упала, и тогда «палач» схватил девушку за волосы и поднял в воздух.