– Оливия?
– Да?
– Я боюсь.
– Знаю.
– Я боюсь того, что случится… когда все это разрушат, – говорит он, наблюдая за машинами, поглощающими кирпич, бетон, стекло; сжимает зубы, правой ногой ковыряет землю. – Мама ничего не говорит. Она просто… она кричит, а потом из нее слова не вытянешь. Дом какой-то другой. Словно его укутала темнота, даже в ясный день… – Он замолкает, смотрит на меня.
– Что бы ни случилось, Остин, ты не один, – говорю я ему и легонько целую в щеку. – И никогда не будешь один.
– Обещаешь, Тайт? – В тихом голосе надежда.
– Да, Морс. Обещаю.
Я встаю, поднимаю одеяло с травы, складываю, убираю в ранец для книг рисовальные принадлежности. Протягиваю Остину руку, чтобы поднять его с земли. Все новые патрульные машины съезжаются к руинам Города призраков; копы то и дело включают фонарики, переговариваются по рациям.
– Пошли. – Я беру его под руку, дрожу, чувствуя присутствие множества призраков, которые вскользь касаются моей теплой, обожженной, живой кожи. – Нечего нам тут больше делать.
Остин предлагает отвезти меня домой, но я отказываюсь. Хочу пройтись, подержать в руках листья, позволить влажному ветерку охладить кожу, высушить пот, почувствовать землю под ногами. Я иду медленно, длинным путем. Добираюсь домой только через час.
Запахи обеда приветствуют меня, как только я открываю дверь: густые запахи варящихся макарон, жарящегося мяса, оливкового масла, чего-то еще, положенного в сковороду. Я вижу Уинн в гостиной: лицо освещают отблески работающего телевизора, мультяшные герои визжат так громко, что она меня не слышит. Папа сидит за кухонным столом, Хитер стоит рядом, массирует спину, успокаивает.
На мгновение я вижу папу и Хитер не родителями, а обычными людьми, которым хорошо рядом, которые помогают и поддерживают друг друга. И тут же вновь вижу их родителями – и немного сержусь, потому что старикам не положено прикасаться друг к другу, когда молодые могут застать их за этим занятием.
Я стою в дверях. Он поднимает голову, видит меня.
– Ливи… дорогая… – По звуку его голоса, по блеску глаз я знаю: что-то случилось. Бросаю ранец для книг и одеяло в прихожей, спешу к нему. Он встает, обнимает меня.
– Папа… что? Что такое?
– Полиция…
– Я только что оттуда. Видела демонтаж. – У меня скручивает желудок. – Они что-то нашли?
Он еще крепче прижимает меня к себе.
– Кости.
– Тани? – спрашиваю я, гадая, стоит ли сейчас Штерн рядом со мной, невидимый даже для меня.
– Им еще надо провести экспертизу. Чтобы знать наверняка. – Папа шумно выдыхает. – Они собираются сделать все быстро. Разумеется, это все меняет. Это улики… вещественные доказательства того, что Тед причастен к другому убийству, что он преступник, что он использовал маму в своей игре, манипулировал ею, основываясь на том, что знал о ней, о ее болезни.
Мама. Я хочу позвонить ей, бежать к ней, устроить пикник на песке и бегать с ней в прибое. Я задаюсь вопросом: может, мне все это снится? Я чувствую, что я парю, лечу, сотканная из света и воздуха.
– Мы вытащим ее оттуда, Лив, мы ее вы-тащим…
У него перехватывает дыхание. Хитер подходит к нам, обнимает меня, и ее руки соприкасаются с руками папы. Что-то происходит помимо нашей воли, что-то меняется, и тогда тебе приходится приспосабливаться. Или умереть с голоду. Это свобода. Выбор, который ты должна сделать, чтобы двигаться вперед, чтобы жить.
Я позволяю им обоим обнимать меня, зажатая между их сердец; запахи обеда окутывают нас, поднимаются к потолку. «Мы вытащим ее оттуда».
Но мама не приезжает домой.
Полиции требуется неделя, чтобы подтвердить, что в Городе призраков найдены останки Тани Лайвин, и арестовать Теда.
На маминых слушаниях, восемь дней спустя, скорее формальных, чем необходимых, с губ прокурора слетает самое лучшее из когда-либо придуманных человеком слов: «Невиновна». И еще три, невероятных и удивительных: «Все обвинения сняты».
Мы все плачем. Папа, и Хитер, и Райна, которая пришла и сидит рядом со мной, и держит мою руку на своих коленях, а скамья очень похожа на церковную. И мы все обнимаемся и не отпускаем друг друга чуть ли не часы.
Невиновна.
Все обвинения сняты.
Свободна.
Но при этом домой она не едет.
Она не может прокрутить время назад и стереть все, что случилось, через что ей пришлось пройти.
Тед Оукли, сначала арестованный за поджог и отпущенный под невероятно высокий залог (разумеется, такие деньги для него не проблема), арестован вновь – не только за убийство, но и за распространение наркотиков. Кокаина. После первого ареста прокурор Майами получил ордер на обыск дома Теда, и его подчиненные нашли много любопытного: гору спрятанных документов, свидетельствующих о финансировании строительства Города призраков на деньги, заработанные Тедом на кокаине.
Прокурор Майами получил роскошное дело: с причиной знакомства Теда с Таней. Причина ее смерти состояла в том, что она решила таким способом оплатить свое обучение в колледже, восемьдесят тысяч долларов. Тед взял ее не только в любовницы, но и в сбытчицы: из кампуса Майамского университета деньги текли устойчивым потоком. Но в какой-то момент она стала требовать от Теда больше денег и больше внимания. Начала угрожать, он пришел в отчаяние, вот и похоронил ее под новым многоквартирным комплексом, тогда еще недостроенном. А Штерн умер, оказавшись нежелательным свидетелем.
Эффект домино.
Увязнув слишком глубоко, Тед рехнулся. Вся его жизнь могла пойти под откос: чтобы этого не случилось, он предпочитал обрывать жизни других. Сомневаюсь, что он видел себя убийцей, и уж точно ни в чем не раскаивался, находя себе все новые оправдания.
Тед Оукли считал, что ему дозволено больше других. Естественно, он богатый, влиятельный, щедрый. А мама больна, разводится и живет на жалованье учителя музыки и – иногда – на гонорары от исполнения ее музыкальных произведений. Всем проще следовать такой логике. Всем проще верить, что она могла убить в момент помутнения сознания.
И я знаю, что сознание может помутиться у любого.
Нет среди нас защищенных или невосприимчивых к хаосу, из которого родилась Вселенная. Мы созданы из хаоса и будем возвращаться в него снова, и снова, и снова. Наши сердца будут биться ради него, тогда как разумом мы будем искать порядок и находить, почти всегда, что его нет.
– Здесь направо, – говорю я Райне. – Конец Коллинс-стрит… там будет указатель. – Я смотрю в окно, ищу его: «Кейлиер-Хаус». Солнечный свет вливается в ветровое стекло, кожа Райны сверкает, заплетенные в косу длинные темные волосы напоминают обсидиане.