— Возвращение Бурбонов Франции навязали, — продолжает досточтимый Сан-Антонио, человек, заменяющий сливочное масло, Мишле, Октава Обри [217] и мужей, находящихся в командировках. — Но ты сам знаешь, что у нас не любят людей, которых нам навязали.
— Как налоги, которыми нас обложили, — вставляет Берю.
— В конечном счёте, — упорно продолжаю я, — этот король был неплохим малым. У него была не очень весёлая жизнь в изгнании. Он был нездоров и вернулся на двух костылях в другую Францию. Но он пришёл некстати. Все аристократы, которые по возвращении at home обнаруживали, что в их койках с балдахином дрыхнут фермеры, воспринимали это негативно и хотели вернуть своё добро. Толстячок Людовик не мог себе позволить роскошь быть либеральным. И тогда началось то, что назвали Белым террором.
— Это же фильм Альфреда Гонококка!
— Это было ещё ужаснее, чем фильм Альфреда Хичкока, чувак! Сведение счётов вновь залило кровью бедную, истерзанную Францию. Маршал Ней был обвинён в государственной измене и казнён за то, что помог императору, вместо того чтобы остановить его возвращение с острова Эльба.
— Если бы это было сегодня, он бы выкарабкался, — уверяет Берюрье, тонкий социолог, когда приложит усердие. Затем, бесцеремонно постукивая пальцем по лицу Людовика Восемнадцатого: — Про толстяка ты всё сказал, можно перевернуть страницу?
— Погоди, надо ещё отметить, что он дал французам Хартию, или Конституцию, которая из монархии сделала конституционную монархию.
— Давай без заковырок, я не специалист, — рубит Бугай.
Его физиономия загорается интересом.
— И разумеется, бубенчики месье тоже были безработными, как у его братца Людовика Шестнадцатого?
— Вовсе нет. Он вёл себя в постели достойно.
— Не может быть! С такой вывеской, чтобы ублажить свою половину, он, наверное, устраивал ей большой трюк, не так ли?
— Я полагаю, у него были свои методы. Его титулованная любовница, мадам Дюкайла, водила его за нос.
— Уж лучше бы она его ухватила за него, так она хоть что-то почувствовала бы.
— Что касается этой дамы, позволь мне рассказать тебе один курьёзный случай…
— Валяй, там посмотрим, — разрешает не без осторожности мой товарищ.
— Её звали Зоэ… Однажды один министр зашёл в рабочий кабинет короля в то время, когда Людовик Восемнадцатый ждал любовницу. «Это ты, Зоэ?» — спросил суверен. Он сильно смутился, когда понял, что совершил оплошность. Министр (мне кажется, это был Деказ) рассказал о своём злоключении во дворце, и его прозвали Робинзон.
— С чего это?
— Потому что его приняли за Зоэ.
— И что из этого?
Какой же он тормоз! Я понимаю, что этот каламбур не принёс его автору ордена Почётного Легиона, но всё же…
— Робинзон потому, — проявляю я терпение, — что его приняли за Зоэ! Робинзон Крузоэ [218] . Допёр?
— Я не хотел поверить в эту игру слов, — ни в грош не ставит мой друг. — Не фонтан! Видно, что они ещё не читали Сан-Антонио в то время!
Я делаю поклон в знак признательности.
— И ещё одна деталь о Людовике Восемнадцатом — умер в 1824.
Берюрье даёт самый неожиданный из ответов, самый терпящий возражений из не терпящих:
— Это его право, — говорит он просто.
И мы переходим к Карлу Десятому простым магическим поворотом страницы.
— Вот, представляю тебе его величество Карла Десятого!
— Красивый мужик, — даёт оценку Берюрье, пуская слюни на конный портрет, — ты уверен, что он был братишкой того самого?
— Ну да. Тебя удивляет?
— Не без того. У Людовика Восемнадцатого силуэт, как у бочки, и рожа переваренной телятины, тогда как у этого — о какая статность! Какая элегантность! Голова, может быть, слишком длинная, как у его коня! Смотри, какие стройные ноги, уши торчат, ноздри фыркают и длинный хвост с султаном!
— Ты о ком говоришь?
— О лошади, конечно! Художник её, может быть, и срисовал с Пигасо, заметь, но животное красивое, можешь быть спокоен, детишкам этой кобылы не приходится тянуть телегу с навозом. Они у Антуана или в огороде месье Буссака! [219]
С довольным видом Бугай наливает нам новую порцию кьянти.
— Я не удивлюсь, если этот Карл Пятый был хорошим королём, — считает он.
— Карл Десятый, ты, знаток!
— Пардон, с этими номерами можно запутаться. Понимаешь, Сан-А, если бы я был монархом, я бы не позволил, чтобы мне нацепили номер, как беговой лошади. Когда ты видишь список участников, как мы сейчас, это напоминает гонку «Тур-де-Франс». Я себе представляю этих монархов в цветных майках, маленьких кепках и с рюкзаком для провизии на спине. Хочется крикнуть: «Генрих Четвёртый, давай, ты их обходишь!» Или: «Людовик Шестнадцатый, пригни голову, ты же гонщик!» Или: «Франциск Первый, смени скорость, они у тебя на хвосте!» Скажи, насколько было бы красочнее, если бы они выстроились на стартовой линии. Впереди Людовик Четырнадцатый со своими патлами до самых педалей и в жёлтой майке Короля-Солнце, а? А Генрих Третий, который уже увлекался педалями в своё время! И Наполеон, который брал гору как король! Всё равно что Фаусто Коппи [220] в истории, в явном отрыве на альпийском участке!
Мой толстый Берю загорается, задыхается, пьёт, чтобы затушить пожар чувств. И продолжает:
— Было бы проще преподавать историю детям в таких условиях. В сопровождении у тебя были бы герцог де Гиз с велосипедными шинами в руках и Папа Пий Седьмой, который чистил бы императорскую корону во время гонок! Не считая рекламного фургона с крестоносцами, дурнирами и всяким прочим! У детей лучше бы отложилось в памяти, и им не пришлось бы маяться над скучными учебниками.
— Нужно предложить твой проект кому следует, — советую я.
Он обмахивает ряху.
— Но я всё говорю и говорю, давай что-нибудь про Карла Десятого!
— Для начала кое-что любопытное из рубрики происшествий. У него было два сына: герцог Ангулемский и герцог Беррийский. Первый женился на Марии-Терезе Французской, дочери Людовика Шестнадцатого, то есть на своей двоюродной сестре, и он не мог иметь детей.