Он перевернул конверт поменьше: размашистым мужским почерком написано его имя, больше ничего. Открыл, вынул другую вырезку. И решил, что надо было его пристрелить. Без всяких там «бы».
Фотография, которую 22 января перепечатала «Талса сан», рядом описание великого паточного потопа, вверху заголовок: «Катастрофа в бостонских трущобах».
Ничего особенного вроде не было в этой статейке: еще одна трагедия в Норт-Энде, над которой вся остальная страна, кажется, лишь потешалась. Ничего особенного, кроме одного: повсюду, где в статье употреблялось слово «Бостон» (в общей сложности — девять раз), кто-то обвел его красным.
Рейм Финч нес очередную коробку к своей машине, когда обнаружил, что его поджидает Томас Коглин. Машина была служебная, а поскольку службу недофинансировали, то и автомобиль являл собой кучу хлама. Уходя, он оставил машину на холостом ходу не только потому, что зажигание не всегда соглашалось включаться, но и в тайной надежде, что ее кто-нибудь наконец угонит. Но если бы сегодня утром его желание сбылось, он бы все-таки огорчился: хлам или нет, но пока это для него единственное транспортное средство, позволяющее вернуться в Вашингтон.
Впрочем, сейчас машину никто не стал бы угонять: около нее, опираясь на капот, стоял капитан полиции. Финч дернул головой, приветствуя капитана Коглина и одновременно запихивая коробку со служебными принадлежностями в багажник.
— Сматываем удочки?
— Боюсь, что так.
— Позорище, — заметил Томас Коглин.
Финч пожал плечами:
— Бостонские радикалы оказались смирнее, чем мы предполагали.
— Если не считать того, которого убил мой сын.
— Да, если не считать Федерико. А вы?
— Простите?
— Как ваше-то расследование? До нас мало что доходит из БУП.
— А у нас рассказывать почти не о чем. Они крепкие орешки в этих кружках.
Финч кивнул:
— Несколько месяцев назад вы уверяли меня, что легко их расколете.
— Вынужден признать, что я был чрезмерно самонадеян.
— Никто из ваших людей не добыл улик?
— Ничего существенного.
— Трудно поверить.
— Отчего же? Да если бы О’Мира, упокой господи его душу, не покинул нас, то мы с вами, Рейм, вели бы эту приятную беседу, глядя, как в Италию отплывает корабль, а в трюме у него — Галлеани в кандалах. — Томас Коглин поднес руку к шляпе. — Счастливого пути.
Стоя рядом с машиной, Финч смотрел, как капитан идет по улице. Ему пришло в голову: вот один из тех людей, чей главный дар — умение скрывать свои мысли. Безусловно, это делает его человеком опасным, но и весьма полезным, даже бесценным.
«Мы еще встретимся, капитан. — Финч вошел в здание и поднялся по лестнице, чтобы забрать последнюю коробку: в кабинете больше ничего не оставалось. — Ничуть не сомневаюсь, мы встретимся снова».
Дэнни, Марка Дентона и Кевина Макрея вызвали к комиссару в середине апреля. Стюарт Николс, секретарь комиссара, провел их в его пустой кабинет и оставил одних.
Они сели в жесткие кресла перед необъятным столом Кёртиса. Было девять вечера. Для рутинного вызова — можно считать, почти ночь.
После десяти минут ожидания они поднялись. Макрей подошел к окну. Марк с негромким зевком потянулся. Дэнни принялся расхаживать по кабинету. К девяти двадцати у окна уже стояли Дэнни с Марком, а Макрей мерил комнату шагами. Время от времени они с затаенным раздражением переглядывались, но не говорили ни слова.
В девять двадцать пять они снова уселись. И как раз в этот момент дверь открылась и в комнату вступил Эдвин Аптон Кёртис; за ним следовал Герберт Паркер, его главный советник. Пока комиссар занимал свой пост за столом, Герберт Паркер быстро прошелся перед тремя сотрудниками, положив каждому на колени по листу бумаги.
Дэнни опустил взгляд на этот документ.
— Подпишите, — бросил Кёртис.
— Что это? — спросил Кевин Макрей.
— Поймете, когда прочтете, — заметил Герберт Паркер, обошел стол и встал за спиной Кёртиса, сложив руки на груди.
— Это ваша надбавка, — изрек Кёртис и наконец уселся. — Как вы и желали.
Дэнни проглядел документ:
— Двести в год?
Кёртис кивнул:
— Что касается других ваших пожеланий, то мы примем их к сведению, но я на вашем месте не очень бы рассчитывал. В большинстве из них высказано стремление к роскоши, а не к необходимому.
Казалось, на несколько мгновений Марк Дентон лишился дара речи. Он поднял бумагу к уху, снова опустил на колени.
— Теперь этого уже недостаточно.
— Прошу меня извинить, патрульный?
— Этого недостаточно, — повторил Марк. — И вы это знаете. Двести долларов — цифра тринадцатого года.
— Вы именно такую и просили, — возразил Паркер.
Дэнни покачал головой:
— Об этом просили на переговорах шестнадцатого года. Но стоимость жизни возросла на…
— Ах, стоимость жизни, подумать только! — воскликнул Кёртис.
— На семьдесят четыре процента, — произнес Дэнни. — За семь месяцев, сэр. Поэтому дополнительные двести долларов в год… без оплаты медицинской страховки… без улучшения санитарных условий в служебных помещениях…
— Как вы знаете, я создал комиссии для рассмотрения данных вопросов. А теперь…
— Эти комиссии, — перебил Дэнни, — составлены из капитанов — начальников участков, сэр.
— И что же?
— И у них есть личный интерес — не найти никаких изъянов в помещениях, которыми они сами же распоряжаются.
— Насколько я понимаю, вы подвергаете сомнению честность вашего руководства?
— Нет.
— Вы подвергаете сомнению субординацию в данном управлении?
Марк Дентон не дал Дэнни ответить:
— Это предложение неприемлемо, сэр.
— Очень даже приемлемо, — отозвался Кёртис.
— Нет, — упорствовал Марк Дентон. — Думаю, нам нужно рассмотреть…
— Сегодня, — заявил Герберт Паркер, — первый и единственный день, когда это предложение в силе. Если вы его не примете, то, вернувшись позже, обнаружите, что двери закрыты, дверные ручки сняты, а вокруг холодно и пусто.
— Мы не можем на это согласиться. — Дэнни помахал листком в воздухе. — Нам дают слишком мало и слишком поздно.
Кёртис покачал головой:
— А я говорю, что это не так. И мистер Паркер говорит, что это не так. Следовательно, это не так.
— Потому что вы так сказали? — подал голос Кевин Макрей.
— Совершенно верно, — отозвался Герберт Паркер.