Сторроу положил ладони на стол и пристально посмотрел на Дэнни:
— Да, полисмен, я этого хочу. Вы можете использовать АФТ как козырь. Я говорю вам это откровенно. Это умный ход, и не сдавайте эту карту сразу же. Но уверяю вас, юноша, рано или поздно вам придется ее сдать. Если вы предпочтете бастовать, я буду в этом городе самым убежденным сторонником того, чтобы вы больше никогда не надели полицейские значки. — Он наклонился вперед. — Я верю в вашу правоту, полисмен. Я буду бороться за вас. Но не загоняйте в угол ни меня, ни нашу комиссию.
В окнах за его спиной ярко сияло безоблачное голубое небо. Прекрасный летний день, выпавший в первую неделю сентября: такого достаточно, чтобы все забыли темные августовские дожди и ощущение, что больше никогда не высохнешь.
Трое полицейских встали и отдали честь Джеймсу Дж. Сторроу вместе с его коллегами, после чего удалились.
Дэнни, Нора и Лютер играли в карты на старой простыне, разложенной между двумя железными дымовыми трубами на крыше. Был поздний вечер, все трое устали: от Лютера пахло скотным двором, от Норы — обувной фабрикой, — но все равно они поднялись сюда с двумя бутылками вина и колодой, ибо в городе не так много мест, где черный мужчина и белый мужчина могут вместе повеселиться, и еще меньше таких мест, где к ним могла бы присоединиться женщина и вдоволь попить вина. Когда они вот так собирались втроем, у Дэнни возникало ощущение, что они как-то обманули жизнь.
Лютер спросил:
— Это еще кто? — Голос у него был тягуче-ленивый.
Дэнни проследил за его взглядом и увидел, что по крыше к ним направляется лично Джеймс Джексон Сторроу. Он стал подниматься, и Нора поймала его за руку, когда он пошатнулся.
— Одна итальянская дама любезно сообщила мне, где вас искать, — произнес Сторроу. Он взглянул на них троих, на простыню с разбросанными по ней картами, на бутылки. — Прошу извинить за вторжение.
— Что вы, — отозвался Дэнни, в то время как Лютер встал и протянул руку Норе.
Та схватила его за кисть, подтянулась и разгладила платье.
— Мистер Сторроу, это моя жена Нора, а это мой друг Лютер.
Сторроу непринужденно пожал им руки, словно такие сборища ежедневно происходили на Бикон-хилл.
— Большая честь познакомиться с вами. — Он кивнул Норе и Лютеру. — Нельзя ли мне на минутку похитить вашего мужа, миссис Коглин?
— Конечно, сэр. Только осторожней, он не очень твердо держится на ногах.
Сторроу широко улыбнулся:
— Я вижу, мэм. Ничего страшного.
Глянув на нее, он учтиво коснулся края шляпы и отошел с Дэнни к краю крыши.
— Вы считаете цветных равными себе, полисмен Коглин?
— До тех пор, пока они на это не пожалуются, — заметил Дэнни. — А сам я не жалуюсь.
— И вас не волнует появление вашей супруги на людях в нетрезвом состоянии?
Дэнни отвел взгляд от бухты.
— Мы не на людях, а если бы и оказались на людях, мне было бы, черт побери, наплевать. Она моя жена и значит для меня куда больше, чем какие-то там неизвестные люди. — Он перевел взгляд на Сторроу. — И чем известные тоже.
— Что ж, справедливо. — Сторроу вставил в рот трубку и раскурил ее.
— Как вы меня нашли, мистер Сторроу?
— Это было не так трудно.
— И что же вас сюда привело?
— Вашего президента, мистера Дентона, не оказалось дома.
— А-а.
Сторроу пыхнул трубкой.
— Ваша жена поистине наделена сиянием плоти.
— «Сиянием плоти»?
— Именно так. Легко понять, почему вы ею пленились. — Он затянулся. — А вот причина вашей приязни к этому цветному джентльмену мне пока неясна.
— Так что привело вас сюда, сэр?
Сторроу повернулся; теперь они оказались лицом к лицу.
— Я явился к вам, полисмен Коглин, ибо вы обладаете и страстностью, и трезвомыслием, и ваши друзья, полагаю, это чувствуют. Полисмен Дентон показался мне человеком вполне умным, но его дар убеждения значительно слабее вашего.
— Кого же мне надо убедить, мистер Сторроу, и в чем?
— Нужно мирное разрешение конфликта. — Он опустил ладонь Дэнни на локоть. — Поговорите с вашими сослуживцами. Мы можем положить этому конец. Вы и я. Завтра вечером я собираюсь отдать свой доклад в газеты. В нем я буду рекомендовать пойти навстречу всем вашим желаниям. Всем, кроме одного.
Дэнни кивнул:
— Кроме членства в АФТ.
— Абсолютно верно.
— Значит, мы опять остаемся ни с чем. Одни обещания.
— Но это мои обещания, юноша. А за ними стоит вся мощь мэра, губернатора, Торговой палаты.
Нора захохотала, и Дэнни, бросив взгляд в ее сторону, увидел, что она кидается в Лютера картами, а тот с притворным испугом отмахивается. Дэнни улыбнулся. За последние несколько месяцев он понял, что Лютер выражает свою привязанность к Норе тем, что подкалывает ее, и она с радостью отвечает ему тем же.
Дэнни не сводил с них глаз.
— В нашей стране что ни день разрушают профсоюзы, мистер Сторроу. Нам указывают, с кем мы имеем право поддерживать связи, а с кем — нет. Когда мы им нужны, они говорят о семье. А когда они нужны нам, они говорят об экономической ситуации. Смотрите, вот моя жена, сэр. Вот мой друг. А вот я сам. Мы — отверженные, сэр, и поодиночке, наверное, захлебнулись бы. Но вместе мы — сила. Дождемся ли мы, чтобы денежные мешки наконец сумели это понять?
— Они этого никогда не поймут, — возразил Сторроу. — Ваша борьба стара как мир, и она никогда не завершится. Никто не выкинет белый флаг, не признает своего поражения. Вы всерьез полагаете, что Ленин чем-то отличается от Дж. П. Моргана? Что вы, окажись в ваших руках абсолютная власть, вели бы себя иначе? Вам известно, каково главное различие между богами и смертными?
— Нет, сэр.
— Боги не помышляют о том, чтобы сравняться со смертными.
Дэнни повернулся, встретился с ним глазами и ничего не ответил.
— Если вы не откажетесь от членства в АФТ, все ваши надежды развеются в прах.
Дэнни снова взглянул на Нору и Лютера.
— Вы обещаете, что если мне удастся убедить своих людей выйти из АФТ, городские власти дадут нам все, что причитается?
— Обещаю и я, и мэр, и губернатор.
— Мне сейчас важно именно ваше обещание. Я уговорю своих.
Сторроу пожал ему руку и долго не отпускал.
— Улыбнитесь, Коглин. Мы с вами спасаем этот город.
— Было бы неплохо.
Дэнни уговорил их. На другой день, в девять утра, в Фэй-холле. После голосования, окончившегося шатким счетом четыреста против трехсот семидесяти семи, Сид Полк спросил: