В вестибюле Мардж не было. Том оплатил счет. Администратор передал еще одну записку. Оказывается, заходил Вэн Хау стон. – Записку он написал собственноручно десять минут назад.
“Прождал тебя полчаса. Ты что, даже прогуляться не выходишь? Подняться к тебе мне не разрешили. Позвони мне в “Хеслер”.
Вэн”.
Может быть, Вэн и Мардж столкнулись нос к носу и, если они знакомы, сидят сейчас вместе в баре “Анджело”.
– Если меня будут спрашивать, скажите, что я уехал из города.
– Хорошо, синьор.
Том вышел, к подъезду как раз подъехало свободное такси.
– Будьте добры, к Американскому агентству. Водитель поехал не по той улице, где находился бар “Анджело”. Том расслабился и поздравил сам себя. Прежде всего с тем, что вчера под действием нервного импульса ему пришло в голову сбежать из квартиры и перебраться в гостиницу.
В квартире нипочем не ускользнуть бы от Мардж. Адрес она знает из газет. Трюк, удавшийся в гостинице, там бы не прошел: она все равно прорвалась бы в квартиру, чтобы подождать Дикки. Воистину повезло!
В Американском агентстве его ждала почта – три письма, из них одно от мистера Гринлифа.
– Как ваше самочувствие? – спросила молодая девушка-итальянка, выдававшая ему почту.
Судя по наивно-любопытному выражению ее лица, она тоже читала газеты. На ее улыбку Том ответил улыбкой. Ее звали Мария.
– Спасибо, самочувствие отличное, а у вас? К сожалению, она никогда не сможет получать в римском отделении Американского агентства почту на имя Тома Рипли. Двое или трое служащих знают его в лицо. Для почты на собственное имя он завел абонемент в неаполитанском отделении Американского агентства, но до сих пор с просьбой о пересылке ни разу не обращался к ним ни лично, ли письменно, поскольку не ожидал на имя Тома Рипли ничего важного, даже еще одного разноса от мистера Гринлифа. Когда все уляжется, как-нибудь нагрянет в неаполитанское отделение с паспортом Тома Рипли и востребует свою почту.
И все же ему приходилось повсюду таскать с собой Тома Рипли, его паспорт и его одежду, на случай всяких неожиданностей вроде телефонного звонка Мардж сегодня утром. Еще немного, и Мардж оказалась бы в номере. Пока полиция сомневается в невиновности Дикки Гринлифа, было бы чистейшим самоубийством выехать из страны в обличье Дикки, потому что, если ему вдруг придется превратиться в Тома Рипли, в паспорте Рипли не будет отметки о выезде из Италии. Если он захочет выехать из Италии, решительно и бесповоротно вырвать Дикки из лап полиции – ему нужно выехать в обличье Тома Рипли, вернуться в обличье Тома Рипли и, лишь когда полиция закончит расследование, снова превратиться в Дикки. Только гак можно выйти из положения.
Сделать это нетрудно, и выход надежный. Единственное, о чем следует беспокоиться, – это погода в ближайшие несколько дней.
Теплоход приближался к гавани Палермо медленно и как бы ощупью, осторожно раздвигая своим белым носом плавающие в воде апельсинные корки, солому и куски поломанных корзин из-под фруктов. Точно так же, думал Том, и сам он как бы с завязанными глазами приближается к Палермо. До этого он провел два дня в Неаполе, и в газетах не появилось ничего интересного об убийстве Майлза, а о лодке в Сан-Ремо и вовсе ничего. Полиция, насколько ему было известно, его не искала. Но возможно, они просто считали, что не стоит труда разыскивать его в Неаполе, а поджидали в гостинице в Палермо.
Во всяком случае, на пристани полицейских не оказалось. Том поискал их глазами и не увидел. Купил две газеты, взял такси и поехал со своим багажом в гостиницу “Пальма”. В вестибюле полицейских тоже не было. Это был роскошный вестибюль с монументальными колоннами и пальмами в кадках вдоль стен. Служащий сообщил номер заказанной комнаты и дал посыльному ключ. Том почувствовал себя так легко, что набрался храбрости, подошел к окошечку почты и спросил, нет ли чего на имя синьора Ричарда Гринлифа. Служащий ответил, что нет.
Том начал постепенно расслабляться. Итак, не было письма даже от Мардж. Она, разумеется, уже побывала в полиции и выяснила, куда подевался Дикки. На теплоходе Тома посещали ужасные видения. Например, Мардж прибывает в Палермо раньше его на самолете или в гостинице “Пальма” его ждет сообщение от Мардж, что она прибудет следующим теплоходом. Даже на своем теплоходе после посадки в Неаполе он первым делом постарался выяснить, нет ли ее в числе пассажиров.
Теперь он начал догадываться, что недавний эпизод оказался последней каплей, переполнившей чашу терпения Мардж, и она решила мах-путь на Дикки рукой. Возможно, утвердилась в мнении, что он убежал от нее, чтобы быть только вдвоем с Томом. Возможно, при всей ее тупости, эта мысль наконец дошла до Мардж. Вечером, сидя в глубокой горячей ванне и щедро намыливая плечи, Том размышлял, не послать ли ей письмо с подтверждением. Он напишет его как Том Рипли. Сейчас самое время. Напишет, что до сих пор молчал из деликатности и по телефону в Риме тоже не хотелось выкладывать начистоту, но теперь она, мол, сама уже все поняла. Они с Дикки очень счастливы вместе, и тут уж ничего не поделаешь. Том весело захихикал. Он все смеялся и смеялся и никак не мог остановиться. Чтобы прекратить это, пришлось, зажав нос, погрузиться в воду.
Дорогая Мардж, сочинял он, пишу тебе, потому что Дикки, видно, никогда не решится, хоть я просил его много раз. Я считаю, что такого замечательного человека, как ты, грех столь долго водить за нос.
Он снова захихикал, по привел себя в чувство тем, что сосредоточился на до сих пор еще не решенной проблеме. Возможно, среди прочего Мардж сообщила итальянской полиции, что в гостинице “Англия” говорила с Томом Рипли. Полиция, которая ломает голову, куда же он подевался, теперь ищет его в Риме. Полиция конечно же станет искать Тома Рипли где-то поблизости от Дикки Гринлифа. Дополнительная опасность проистекает, например, из того, что его, по описанию Мардж, сочтут теперь Томом Рипли, и произведут личный обыск, и найдут оба паспорта, его и Дикки. Но что сам он сказал насчет риска? Что именно риск-то и придает всему этому главную прелесть. Он не мог удержаться и запел итальянскую песенку:
Не разрешает папа твой,
Не разрешает мама,
Ну как же, как же нам с тобой
Заняться этим самым?
Вытираясь в ванной, он разливался громким баритоном Дикки, который никогда не пел при нем, по Том был уверен, что Дикки подписался бы под его исполнением.
Он надел один из своих новых немнущихся дорожных костюмов и вышел прогуляться в сумерки Палермо. Вот через площадь собор, в архитектуре которого, как он читал, ощущается норманнское влияние. Том припомнил: в путеводителе сказано – собор построен английским архиепископом. Дальше к югу были Сиракузы, где некогда разыгрался морской бой между римлянами и греками. И Ухо Диониса. И Таомино. И Этна! Остров был велик и совершенно нов для него. Сицилия! Цитадель бандита Джулиано! Колонизованная древними греками, пережившая норманнское и сарацинское нашествия! К осмотру достопримечательностей он приступит завтра, но незабываемым останется это сегодняшнее мгновение, подумал Том, остановившись посмотреть на высокий, увенчанный куполом собор. Чудесно созерцать бурые арки его портика и думать о том, как завтра он войдет внутрь, представлять себе сладковатый затхлый воздух собора, запах бесчисленных горящих свечей и лада-па, курившегося здесь сотни лет. О радость предвкушения! Предвкушение было для него приятнее самого переживания. Всегда ли с ним так будет? А когда он проводил вечера в одиночестве, касаясь руками вещей Дикки, разглядывая его кольца у себя на пальцах или его шерстяные галстуки, его черный бумажник крокодиловой кожи… Что это было – переживание или предвкушение?