Входная дверь захлопнулась за Эрихом, и в этот момент из столовой вышла Беатрис. Этим утром она была красивее, чем обычно. В выражении ее лица проступала зрелость, не свойственная обычно девочкам такого возраста.
— Почему, — резко спросила Хелин, — ты не в школе?
— Мы сегодня начинаем позже. У нас не будет урока немецкого.
Немецкий язык стал обязательным предметом во всех школах острова, но учителей не хватало, и уроки проводились спорадически.
— Ага, и почему же его не будет?
— Учительница заболела гриппом, а замены не нашли.
Хелин с трудом встала; чтобы удержать равновесие, ей пришлось ухватиться за перила.
— И вместо того чтобы хоть один раз навестить меня, ты весело целый час болтаешь с Эрихом, — укоризненно произнесла она.
Беатрис удивленно посмотрела на Хелин.
— Мы говорили всего четверть часа, не больше.
— Со мной ты сегодня вообще не говорила. Даже четверть часа!
— Но вы же спали.
— Кто тебе это сказал? — голос Хелин перешел в нестерпимый визг. — Кто тебе сказал, что я спала? Что я не лежала без сна и надеялась, что кто-нибудь зайдет меня проведать?
— Я не могла этого знать, — вежливо ответила Беатрис, давая, однако, понять, что весь этот разговор ей смертельно надоел. — Мне очень жаль.
— О, нет, тебе нисколечко не жаль! — закричала Хелин. — Я не играю никакой роли в твоей жизни! Мне интересно, почему ты тогда просто не оставила меня умирать. Так было бы лучше для всех нас!
Беатрис не ответила, и Хелин, повернувшись, опрометью бросилась вверх по лестнице.
— Я могу сделать это снова! И я это сделаю! — она вбежала в ванную, захлопнула за собой дверь и задвинула засов. Тяжело дыша, она села на край ванны и вытерла пот с лица. Пот был холодный, ледяная пленка, выступавшая на коже при каждом движении. Она ощутила моральное удовлетворение, услышав, как Беатрис бежит вверх по лестнице. Девочка забарабанила в запертую дверь.
— Хелин, откройте! Прошу вас! Выходите!
Хелин не отвечала. Она предоставила Беатрис невозбранную возможность стучаться в дверь и грозить, не шевелясь сидя на краю ванны. Беатрис, наконец, исчезла и вернулась с Пьером, который взломал дверь. Дерево треснуло, и щеколда вылетела из петель, грохнулась в раковину и отколола кусок эмали. Пьер, Беатрис и немец-охранник ворвались в ванную с расширенными от страха глазами. Хелин, не меняя позы, сидела, как статуя, уставившись на всех троих.
— Все в порядке, мадам? — спросил Пьер на ломаном немецком языке, быстро поискав глазами брызги крови и другие следы попытки самоубийства.
— Никогда больше этого не делайте, — сказала Беатрис, которой потребовалась целая минута, чтобы прийти в себя, — это нечестно. Не делайте этого больше.
Естественно, она все-таки сделала это снова. Выходки такого рода стали потом правилом. Чем яснее она замечала, что действие их ослабевает — иногда Пьер не ломал замок, а иногда Беатрис не бледнела, как призрак от таких сцен — тем более взвинченным становилось поведение Хелин. Как только ее поведение переставало вызывать нужную реакцию, Хелин тотчас меняла тактику. Она заболевала приступами лихорадки, мигренью. Она переставала есть. Однажды она так исхудала, что все боялись, что ее придется отправить в больницу.
«Ко всему прочему, — думала она, — я потеряла любовь Беатрис. Если она вообще когда-нибудь меня любила. Я всегда была для нее обузой, и остаюсь ею по сей день».
Она подошла к окну и выглянула на улицу. Ветер крепчал, к вечеру, наверное, будет шторм. Где-то в доме хлопнула дверь, и Хелин с надеждой обернулась.
— Привет? — крикнула она.
Ответа не было.
Они остановились у бухты Пти-Бо, прямо напротив старой каменной мельницы, где летом открывали бистро. В саду стояли оставленные на зиму столы и стулья. Было безлюдно. По гравию важно расхаживали чайки и что-то искали между камнями. За пустынным пляжем было видно море; темно-серые волны прибоя с ревом накатывались на пологий берег. Ступени лестницы, ведущей от вырубленной в скале тропы, блестели от висевшей в воздухе сырости. Голые скелеты деревьев опасно гнулись под сильным ветром, безвольно раскачиваясь из стороны в сторону. Чайки с пронзительными криками, словно стрелы, рассекали небо замысловатыми спиралями, спасаясь от шторма.
«Полет до Лондона будет не из приятных», — подумалось Алану.
Он попытался открыть дверь машины, но ветер дул с такой силой, что Алан едва смог отжать от себя дверь.
— Кажется, от прогулки нам придется отказаться, — нервно произнес он.
Майя рассмеялась.
— Да, до тропы мы едва ли доберемся, задохнемся по дороге. Давай лучше спокойно, в тепле, выкурим по сигарете.
Она вытащила из кармана пачку и протянула Алану, но он отрицательно покачал головой. Зато он взял у нее из руки дешевую пластиковую зажигалку с надписью «Цвета радуги» и дал ей прикурить. При этом он вспомнил, что «Цвета радуги» — это название дискотеки где-то в пригороде Сент-Питер-Порта. Эта дискотека из-за множества неприглядных историй пользовалась на острове дурной славой. «Когда она была там последний раз? — спросил он себя. На прошлой неделе? Позавчера? Прошедшей ночью?»
Он знал, что в танце Майя выглядит умопомрачительно. Тело ее было гибким, движения грациозными, как у настоящей артистки. Она обладала невероятным чувством ритма и темпа, а ее сексуальность могла свести с ума любого мужчину. Она производила фурор, входя в супермаркет, а уж на дискотеке все остальные женщины безнадежно блекли на ее фоне. Со сколькими мужчинами танцевала она в последнее время? И со сколькими из них легла потом в постель?
Как больно становилось ему от этих мыслей! Он стыдился этой боли, стыдился юношеского чувства безнадежной влюбленности, против которой был бессилен его разум. Она играла с ним, водила его за нос. Какую цель она при этом преследовала — если у нее вообще была цель — оставалось для него загадкой.
От ветра машину качало из стороны в сторону. Майя засмеялась.
— Машина качается так, словно мы здесь занимаемся сексом, — весело произнесла она. — Глядя издали, так подумает каждый.
Алан искоса посмотрел на нее.
— Ты хочешь сейчас заняться сексом?
Она глубоко затянулась дымом.
— А ты хочешь?
— Это я спросил.
— Мне всегда было с тобой очень хорошо, — она говорила как будто искренне, но Алан знал, что нельзя быть уверенным в ее искренности. — Это ты не захотел больше заниматься со мной любовью!
— Это не совсем так, — поправил он ее. — Я не хотел этого на твоих условиях.
— Ну, да, правильно. Я должна была отказаться от всех радостей жизни, стать серьезным человеком или кем-то в этом роде!