– Не моя! Честное слово! Я свою сестру узнаю всегда! Даже, когда она собирается в гости! – замотал головой Эдя.
Выдриков позеленел.
– Ты тупица! Чаша моего терпения переполнена… Ты уволен!
Не лишенным изящества движением Эдя отодвинул от себя брызжущего слюной хозяина. Он понял уже, что его карьера в «Пальчиках» подошла к концу. Теперь все, что можно было сделать, это хлопнуть дверью. Причем чем эффектнее, тем лучше.
– Во-первых, не «ты», а «вы»… Во-вторых, ваш кабачок для глуповатых дамочек мне наскучил. Здесь не уважают ищущую личность. Но вам, видно, привычнее общаться со столами, варварски разрисовывая их инвентарными номерами! Вот когда из модного ресторатора проступает старый советский завхоз! – уронил Эдя.
Выдриков гневно запыхтел. Не найдя слов, он содрогнулся всем своим зыбким телом и, взяв паузу, сбегал за охранником, обычно дежурившим на автостоянке. Прячась за его широкой спиной, он доходчиво объяснил, что Эдя может убираться на все четыре стороны, а пока пусть потрудится написать заявление.
– Разберись с ним! Больше его сюда не впускать! – напоследок сказал он охраннику и выскользнул из кухни.
Охранник, у которого чесались руки, задержался, но Эдя невзначай положил на стол литую ножку от моспромовской табуретки, которую обычно использовал, когда нужно было открыть ящики или в отсутствие повара поддеть раскаленный поддон в духовке. В шестидесятые годы Моспром делал отличные табуретки с ножками из литого металла и декоративным цельнометаллическим набалдашником на конце. Охранник наметанным взглядом оценил достоинства этой ножки в сравнении с достоинствами своей дубинки и, сделав неутешительные для себя выводы, решил не играть в мушкетеров.
– Ненавижу умников! Ты все слышал? Выметайся! – сказал он и ретировался топтаться на автостоянке, помогая парковаться дамочкам, приехавшим скушать пирожное. На них его дубинка и грозные, как у Портоса, усы производили обычно больше впечатления, чем на Эдю Хаврона.
Полчаса спустя на всякий случай держа под мышкой все ту же ножку от табуретки, Эдя покинул ставшее негостеприимным заведение. Охранник даже не посмотрел в его сторону. Он был занят тем, что как на муху махал руками на маленькую машинку, мешавшую припарковаться джипу. Хаврон, проходя мимо, вызывающе зацепил охранника плечом.
Тридцать два здоровых зуба без единой пломбы, русская кровь с примесью калмыцкой четверти, удалой размах плеч и ботинки сорок пятого номера. Вот и весь наш герой – Эдя Хаврон, дядя повелителя мрака Мефодия Буслаева.
Да посмотри ты хоть на читателя, Эдя! Не будь собакой!
* * *
Пару часов спустя Эдя Хаврон сидел на кухне и жизнерадостно перемалывал молодыми зубами пирожок. Сверток с пирожками и половину очень приличного торта с загадочным названием «Мечта пианистки» он, уходя, прихватил из «Дамских пальчиков» в качестве моральной компенсации, и нельзя сказать, чтобы совесть по этому случаю очень уж его угрызала.
– А вот тебе я ничего не дам! Нечего тут стоять с видом клянчащей собачки! – мстительно сказал Эдя своей сестре Зозо.
– Почему это? – возмутилась Зозо.
– Чтобы пирожок тебе понравился, в него надо добавить консервант Е56, отвечающий за то, чтобы он шуршал при жевании. И вообще ты только что меня ругала. Вот и пожинай плоды.
– Я с тобой не ругалась! Я просто пожалела, что ты потерял хорошую работу, – возразила Зозо.
– В следующий раз будешь жалеть не таким противным голоском!.. Жалеть надо как-нибудь так, чтобы мне было приятно. По голове меня погладить, что ли… Сам не знаю даже!
Зозо послушно погладила Эдю по голове. Брат вздохнул и оттаял.
– Ладно, фиг с тобой, золотая рыбка, садись к столу. Еды много, все равно выбрасывать!..
Получив столь любезное приглашение, Зозо Буслаева обиженно хлестнула Эдю полотенцем, но за стол все же села. Вскоре они уже болтали, довольно бессодержательно и мило.
– Ну и чего? Как твои женихи? – поинтересовался Эдя.
Зозо сделала рукой жест, выражавший полную неопределенность и даже печаль. Поезд судьбы, грохоча вагонами, сворачивал на тупиковый путь.
– А тот прошлонедельный, что все время названивал и трубку кидал? Тоже дохлое дело? – уточнил Эдя.
Зозо перестала жевать пирожок и задумалась.
– Ну почему? Вполне ничего, сорок два года, кандидат каких-то неточных наук. Дважды разведен, ходит в походы, играет на гитаре…
– Ну раз на гитаре – это значит закодированный! У меня со всеми друзьями так – кто на гитаре, тот закодированный. А вот если на баяне, то это ничего. Нормальный мужик! Обязательно рукастый! Дверь починить может, в гараже любит возиться, – перебил Эдя.
– Ты думаешь, закодированный? – огорчилась Зозо. – Ну не знаю, не знаю. Я так глубоко не вдавалась. Даже бывшим женам его телефонный допрос не делала. Мне не понравилось, что он глазом все время подмигивает, а в кафе постоянно ножик трогает… Ну его, думаю… Зачем мне муж, который все время ножики трогает? Как я спать ночью буду? Мне тоже тогда придется себе ружье завести и тоже все время его трогать, трогать…
– Зачем же ружье? Я тебе ножку от табуретки подарю. Такое чудо! Просто природное орудие убийства! – пообещал Эдя. – А тот фрукт, что недели две назад тут тусовался? Тоже оказался овощ?
Зозо поморщилась.
– Тот вообще уникум. Ниже всякой ватерлинии. Щенятами занимается. У него дома двенадцать собак. Все бойцовских пород, все со сложным характером… Куда ни посмотришь, везде какая-нибудь собака. Ему лень себе готовить, он им готовит и сам собачью еду ест, вместе с ними спит, чуть ли сам хвостом не виляет. Лай там такой, что стекла дрожат. Одна собака что-нибудь вякнет, другие ей замечания делают. Он знаешь, как меня называл? «Моя тринадцатая девочка!» Стало быть, вначале двенадцать собак, а потом я!
– Бедная ты у меня! Никак я тебя не выпихну из моей квартиры! – посочувствовал Хаврон, отрезая себе большой кусок трофейного торта.
– Чего-чего? Это моя квартира! Это я тебя отсюда выпихну! Поезжай к своей Айседорке на Рублевку! – возмутилась Зозо.