Гамильтон Бернс, невысокий, упитанный седовласый мужчина, как и большинство жителей Пачулы, говорил с характерным южным акцентом. Была уже вторая половина дня, и, предложив Мэтью Кауэрту сесть в необъятное красное кожаное кресло, адвокат пробормотал, что «солнце уже поднялось над нок-реей», [4] и плеснул себе в стакан бурбона из бутылки, извлеченной им с ловкостью фокусника из ящика письменного стола. Кауэрт молча отказался от предложенной выпивки, и Бернс направился в угол своего маленького офиса, где стоял, заваленный кипами документов, несоразмерно большой холодильник. При ходьбе Бернс хромал. Оглядевшись по сторонам, репортер не увидел ничего, кроме бесконечных полок с юридической литературой. Впрочем, среди полок кое-как примостились несколько дипломов и грамот в рамках от местного отделения «Рыцарей Колумба» [5] и фотографий Гамильтона Бернса, где тот улыбался, стоя под ручку с губернатором штата и другими политиками.
Отхлебнув из стакана, адвокат повернулся в Кауэрту, откинулся на спинку кресла и сказал:
— Значит, вы по поводу Роберта Эрла Фергюсона? Что же мне вам рассказать? По-моему, его ходатайство о повторном судебном разбирательстве должны удовлетворить. Ведь теперь Фергюсоном занимается этот пройдоха Рой Блэк.
— На каком основании?
— На основании его признания, а точнее, на основании того, что нормальный судья не должен был принимать такое признание к рассмотрению.
— Об этом мы еще поговорим. Но сначала расскажите мне о том, как случилось, что это дело поручили именно вам.
— Меня назначил суд. Судья вызвал меня и попросил заняться этим делом. Дело в том, что их штатный государственный защитник, как всегда, оказался перегружен работой. Кроме того, он, наверное, и не решился бы защищать Фергюсона. Тут этого парня, знаете ли, были готовы разорвать на куски.
— А вы все-таки решились?
— Судье трудно отказать. Он в известном смысле мой крупнейший работодатель. Пришлось рискнуть.
— И выставить потом суду счет на двадцать тысяч долларов?
— Видите ли, защищать убийцу — хлопотное дело.
— И — по таксе сто долларов в час — довольно прибыльное.
— При чем тут деньги?! Я чуть не поплатился своей репутацией. Несколько недель в Пачуле со мной вообще никто не разговаривал. На меня смотрели как на прокаженного. Как на иуду. И все потому, что я представлял в суде интересы этого парня. Со мной больше не здоровались. Увидев меня, люди переходили на другую сторону улицы. Пачула — маленький город. Представьте себе, сколько денег я потерял из-за того, что люди перестали обращаться ко мне за услугами, потому что я защищал Фергюсона. Подумайте об этом, прежде чем клеймить меня позором! — У адвоката был такой расстроенный вид, словно это его приговорили к смертной казни.
— Вам приходилось до этого защищать убийц?
— Да, пару раз.
— Этим убийцам тоже грозил электрический стул?
— Нет. Это были, так сказать, бытовые драмы. Ну представьте себе, поссорились муж с женой. У одного кончились доводы, и в дело пошел пистолет, — рассмеялся адвокат. — Речь шла о непреднамеренных убийствах. В самых неприятных случаях — об убийствах без отягчающих обстоятельств. Кроме того, мне часто приходится участвовать в делах, касающихся гибели в автомобильных катастрофах. Ну, например, сын сотрудника местной администрации напился и на полном ходу врезался в другую машину. Все, кто в ней был, погибли… Впрочем, между защитой пешехода, перешедшего улицу на красный свет, и защитой убийцы, в сущности, мало разницы. В обоих случаях нужно просто честно выполнить свой долг.
— Вот оно как… — пробормотал строчивший в блокноте Кауэрт, стараясь не смотреть в глаза адвокату. — Расскажите же мне, как вы защищали Фергюсона.
— А что там рассказывать? Я потребовал перенести рассмотрение дела в другой город, но мое требование отклонили. Я потребовал, чтобы признание Фергюсона сочли недействительным, но мое требование отклонили. Я сказал Фергюсону: «Ты должен раскаяться и во всем признаться. Тогда тебя не казнят, а просто приговорят к двадцати пяти годам тюрьмы без права амнистии. Когда выйдешь, поживешь чуть-чуть на свободе». А он ни в какую, упрямый. И всем своим видом показывал, как он всех тут презирает. Он все время повторял: «Я этого не делал». А мне-то что оставалось делать? Я попытался добиться такого состава присяжных, который отнесся бы к Фергюсону беспристрастно. Как бы не так! Я твердил о презумпции невиновности, пока не посинел. В конечном счете мы проиграли дело. Ну и что тут рассказывать?
— Почему вы не вызвали в суд бабушку Фергюсона, которая может подтвердить его алиби?
— Ей бы все равно никто не поверил. Вы разговаривали с этой старой перечницей? Ей хоть какие улики предъяви, все равно будет стоять на том, что ее обожаемый внучек — ходячее совершенство — и мухи не обидит. При этом никто, кроме нее, так не думает. Если бы она появилась в суде и начала нести свой бред, было бы только хуже.
— Честно говоря, трудно представить себе что-то хуже случившегося.
— Это нам только теперь понятно, мистер Кауэрт.
— А если она говорит правду?
— Повторяю: ей никто бы не поверил.
— А как насчет машины Фергюсона?
— Это вообще ни в какие ворота не лезет. Эта слабоумная учительница сама призналась в том, что как следует не разглядела цвет его машины. Прямо в суде. А присяжные и ухом не повели.
— А вы знали, что, прежде чем показать ей фотографию машины, полицейские сказали, что Фергюсон уже во всем признался?
— Что?! Нет, такого она мне не говорила!
— А мне сказала.
— Вот это да!
Адвокат налил себе еще бурбона и жадно прильнул губами к стакану.
«Бедный, бедный Фергюсон!» — подумал Кауэрт, наблюдая за адвокатом.
— А как насчет группы крови?
— Тип — ноль. Резус-фактор положительный. Такая кровь у доброй половины мужского населения этого округа. Можете не сомневаться. Я провел перекрестный допрос судебных экспертов и спросил их, почему они не определили ферментную основу крови, не провели генетический скрининг или не сделали каких-нибудь других надежных анализов такого рода. Разумеется, я заранее знал, что мне ответят. Ведь они определили ту же группу крови, что и у Фергюсона. Чего же еще было нужно? Зачем им нужны были другие анализы, способные поставить личность убийцы под сомнение? А тут еще сам Фергюсон сидел на суде с видом разоблаченного подлого преступника…
— А его признание?