— Габриэль Сен-Сир, почетный следователь в отставке. Я вчера утром встретил его в суде.
— О чем вы говорили?
— О Гримме, Шапероне, Перро и еще о некоем Мурране.
— Трое игроков в покер… А Мурран — это кто?
— Четвертый из их компании. Умер два года назад. Рак. По словам Сен-Сира, на них тридцать лет назад была подана жалоба по поводу шантажа. Они подпоили девчонку, потом сфотографировали ее в голом виде и начали угрожать, что пустят фото по рукам, если она…
— Не окажет им соответствующие услуги.
— Именно так.
Сервас заметил, что в глазах Циглер сверкнула искорка.
— Это может быть след… — сказала она.
— А какая связь с конем Ломбара и с Гиртманом?
— Не знаю.
— Прошло уже тридцать лет. Четверо пьяных парней, с ними девушка. А что было потом? Все они молоды, наверняка натворили глупостей. Куда это нас ведет?
— Может быть, это только видимая часть айсберга.
Сервас взглянул на нее и спросил:
— Как это?
— Не исключено, что были и другие глупости подобного рода. Может, они на этом не остановились, и какая-нибудь проделка плохо кончилась.
— Слишком много «может быть», — заметил Сервас. — Тут есть еще одно. Шаперон снял свой перстень.
— Что?
Сервас рассказал ей о том, что увидел.
— Что же это, по-вашему, означает? — наморщила брови Циглер.
— У меня нет мыслей на этот счет. Зато есть что вам показать.
— Охотничий домик?
— Да. Поехали?
В пять утра на ночном столике зазвонил будильник, и Диана, дрожа от холода, побрела в ванную. Как всегда, душ сначала окатил ее струей кипятка, затем тоненькой ниточкой холодной воды, а потом и вовсе иссяк. Диана, уже привыкшая к этому, поспешила вытереться и одеться. Весь следующий час, прежде чем спуститься в кафе на первый этаж, она читала и перечитывала свои записи. Кафе пустовало, не было видно даже персонала. Как всегда, Диана включила кипятильник с кофейным фильтром и прошла за стойку, чтобы приготовить себе эспрессо. Когда она снова углубилась в чтение своих заметок, в коридоре раздались шаги. В кафе вошел доктор Ксавье, коротко кивнул и тоже отправился за стойку. Потом, с чашкой в руке, подошел к ней и сказал:
— Здравствуйте, Диана. А вы ранняя птичка.
— Здравствуйте, месье. Давняя привычка… — Она заметила, что он в прекрасном настроении.
Продолжая улыбаться, доктор пригубил кофе и спросил:
— Вы готовы, Диана? У меня для вас хорошее известие. Сегодня утром мы идем проведать обитателей блока А.
— Очень хорошо, месье. — Она постаралась сдержать восторг и сохранить профессиональный тон.
— Прошу вас, называйте меня Франсис.
— Очень хорошо, Франсис.
— Надеюсь, я вас не очень напугал в прошлый раз. Просто старался предостеречь. Сами увидите, это быстро пройдет.
— Думаю, что я полностью готова.
Короткий взгляд, брошенный на нее, свидетельствовал как раз о том, что Ксавье в этом сомневается.
— Кого мы навестим?
— Юлиана Гиртмана…
Группа «White Stripes» распевала в наушниках «Seven Nation Army», когда дверь кабинета открылась. Эсперандье оторвался от экрана.
— Привет, — сказала Самира. — Ну что, как вскрытие?
— Фу, гадость! Бррр! — передернулся Эсперандье, снимая наушники.
Она обошла письменный стол и приблизилась к Венсану. Его обдало смесью свежего парфюма и ароматного геля для душа. С первых дней службы он почувствовал симпатию к Самире Чэн. Как и он сам, она была постоянным объектом шуточек и подкалываний со стороны некоторых членов бригады. Но малышка умела достойно ответить и частенько утирала нос шутникам. Тем самым она вызывала к себе еще большую неприязнь.
Самира Чэн взяла бутылку с минеральной водой и отпила прямо из горлышка. Сегодня на ней была кожаная куртка на джинсовой подкладке, спортивный свитер с капюшоном, холщовые брюки, сапоги на восьмисантиметровом каблуке и шапочка с козырьком.
Она наклонила к экрану свое на редкость некрасивое лицо, которое не мог выправить никакой макияж. Даже Эсперандье чуть не расхохотался, когда увидел ее впервые. Потом он привык и даже начал находить во внешности Самиры некий парадоксальный шарм.
— Где ты была? — спросил он.
— У судьи.
Он понял, что речь идет о магистрате, которому поручено вести дело троих подростков, и с улыбкой подумал, какое впечатление произвело ее появление в суде.
— Дело движется?
— Похоже, аргументы противной стороны нашли какой-то отклик у господина судьи.
— А именно?
— Версия об утоплении пробила себе дорогу.
— Вот черт!
— Ты ничего не заметил, когда входил?
— В каком смысле?
— Пюжоль и Симеони.
Эсперандье недовольно поморщился, он не любил касаться этой темы и мрачно заметил:
— Вид у них довольно бравый.
— Они такие со вчерашнего дня. У меня впечатление, что отсутствие Мартена их просто окрыляет. Тебе надо быть поосторожней.
— Это еще почему?
— Сам знаешь.
— Нет, давай-ка объясни.
— Они тебя ненавидят, считают гомиком. А для них это все равно как если бы ты был педофилом или трахал овец.
— Тебя они тоже не жалуют, — заметил Эсперандье, не обижаясь на лексику Самиры.
— Не так, как тебя. Меня они не любят, потому что я наполовину китаянка, наполовину марокканка. Не хватает только черной крови. В общем, я принадлежу к врагам. А ты — другое дело. У них куча поводов тебя ненавидеть: манеры, шмотки, поддержка Мартена, твоя жена, наконец…
— Жена?
— Ясное дело. — Самира не удержалась от улыбки. — Они никак не могут понять, как столь ничтожный тип мог жениться на такой женщине.
Тут пришла очередь Эсперандье улыбнуться. Он ценил прямоту Самиры, но некоторая доля дипломатичности ей явно не помешала бы.
— Они просто неандертальцы, — сказал он.
— Приматы, — подхватила Самира. — Но я бы на твоем месте поостереглась. Я уверена, что они замышляют какую-то пакость.
Выходя из машины возле домика Гримма, Сервас спрашивал себя, не привиделось ли ему все, что произошло накануне вечером. Долина уже не выглядела такой мрачной и враждебной. Закрывая дверцу, он почувствовал, как снова запершило в горле. Утром он забыл принять таблетку.
— У вас воды не найдется? — спросил Сервас.