— Но вор мертв, и наследники его умерли, — рассудил Терри.

— Отец жив, — возразила я.

— Он не в счет, — быстро сказал Терри.

— Почему это? — спросила я.

— Потому что он противный, к тому же, если разобраться, никто не может наследовать краденые деньги. По крайней мере, на законных основаниях не может.

— Приятно знать, что мы действуем юридически грамотно, — поддела я его.

5

Мы оттолкнули лодку от баржи — или, как я предпочитала называть это сооружение, от плота — и стали грести к берегу. Выйдя на землю, мы вытащили лодку, засунули под дерево и засыпали сухими ветками. Не самое надежное укрытие, но уж как смогли.

Прежде чем приняться за дело, мы присели под деревом, вынули карту и повертели ее так и сяк, прикидывая, что же на ней такое обозначено. С тем же успехом могли бы попытаться прочесть текст по-гречески. Кое-как мы угадали дом Мэй Линн и реку — кривую, извилистую линию, над которой поднимались знакомые очертания горы. Еще были две толстые линии, а между ними черточки потоньше. Это, мы так решили, железная дорога. Между рельсами красовались какие-то бугры, и к ним стрелка с надписью «Малкольм Казинс». Что это за бугры, что за «Малкольм Казинс» — мы понятия не имели.

Мы пошли прочь от реки и болота обратно к дому Мэй Линн. Но к самому дому сворачивать не стали, углубились в лес.

Заросли в том месте густые, мы долго продирались сквозь них, карабкаясь на высокий холм. Наконец мы попали на тропу, и она вывела нас из болота в поле, заросшее сахарным тростником. Это был уже не болотный тростник, а тот, который растет на сухой земле, сортом ниже, но тоже ничего. Большое поле, много акров, высокие толстые побеги. Тростник уже слегка лиловел — если такой надломить, сироп внутри окажется сладким.

У меня был при себе перочинный нож. Я срезала стебель на кромке поля, разрубила его на три куска. Пришлось повозиться, зато каждый из нас получил готовый, с содранной шкурой обрезок, и мы принялись жевать и сосать сладкую мякоть внутри. Приятно на вкус, было чем заняться и развлечься на ходу. Наверное, если присмотреться построже, так мы давно уже стали ворами, а не впервые за это брались, напрактиковались в тростниковых полях и на арбузных бахчах. Черт, выходит, я с раннего детства начала криминальную карьеру, но осознала это лишь в тот момент. Ну что ж, пора повышать уровень: крадем деньги, украденные у банка, и отправляемся в Голливуд с банкой, наполненной прахом мертвой и сожженной на костре подруги.

По карте мы вышли к невысоким, подрезанным сосенкам, а за ними тянулась железная дорога. По ту сторону дороги — снова деревья, уже повыше. По большей части орешник и гикори. Должно быть, там прежде был чей-то сад, но теперь все заросло и одичало. Дул легкий ветерок, чувствовался аромат этих деревьев, птицы садились на ветки — черные краснокрылые птицы, густо-густо, как листья.

Послышался громовой раскат, рельсы задрожали. Мы отступили к соснам, укрылись под ними и стали ждать. Пыхтя и повизгивая, словно с усилием цепляясь за рельсы, проехал поезд. Я подумала: а может, нам таким путем выбраться из наших мест — в поезд запрыгнуть? Но он мчался слишком быстро, и все двери были закрыты, так что я тут же отказалась от своей идеи. Попытайся я уцепиться за него на ходу, мне бы, наверное, руку оторвало.

А все-таки здорово смотреть, как проносятся мимо, громыхая, вагоны, и, пока они так катились, я снова стала думать о Мэй Линн. Наверное, это поезд, который ехал мимо, не знаю куда, но уж никак не туда, где мы застряли, заставил меня снова думать о ней. О ней и о наших планах.

Мне припомнилось, как однажды я сидела у нее дома, на том самом матрасе на полу, и она толковала о фильмах и о том, как будет в них блистать, и произнесла фразу, которая вылетела прямо из воздуха, словно тяжелый камень, и вроде как врезала мне по башке.

— Сью Эллен, — сказала она. — Что ты собираешься делать в жизни?

Покуда она не задала этот вопрос, я даже не задумывалась, что могу подумать о чем-то другом, не о такой жизни, какой жила до тех пор. Но когда она поделилась со мной своими планами, а потом взяла и спросила, что собираюсь делать я, из глубины души поднялись какие-то странные чувства — всплыли на поверхность, как дохлые карпы. Тут-то я и поняла, что больше всего хочу прочь из этой моей жизни, хочу чего-то другого, не того, что у меня было, а самое грустное — я не знала, куда я хотела бы отправиться, кем я хотела бы стать.

Мы смеялись и болтали о том и о сем, о знакомых мальчиках, все они ничего особенного. Мэй Линн сказала, что Терри красавчик, но педик, и это большая проблема. Мы расчесывали друг другу волосы, ее мама — это было за несколько месяцев до того, как она замотала себе голову рубашкой и нырнула, чтобы больше не выплыть, но глаза у нее уже тогда были как у животного, которое вот-вот умрет, — разогрела нам мамалыги, и мы ее потребили без масла и молока. И все равно я с удовольствием ела кукурузную кашу без масла и молока, потому что Мэй Линн говорила со мной так, словно у меня тоже могут быть планы, и даже обязательно должны быть планы, и моя жизнь скоро наладится. В тот момент я и сама готова была в это поверить. Самую капельку. Не о чем тут особо говорить — но чуточку я поверила. Я еще не знала, что стану делать, но уже поверила: что-нибудь да будет. Не уверена, что кража ворованных денег и плавание вниз по мутному Сабину на плоту с прахом Мэй Линн в банке вписывались в эти планы, однако я давно уже поняла, что с той жизнью, которая была прежде, я смириться не могу, что я не хочу кончить, как моя мама: валяться в постели, пить патентованные средства, получать от мужа взбучку и думать, будто все это так природой задумано — словно течение реки, у которой мы живем.

Обо всем этом я думала, глядя вслед поезду, который уходил прочь и вот уже скрылся из глаз. Мы все трое повернулись и смотрели туда, куда он ушел, а потом уткнулись в карту и убедились, что по крайней мере к железной дороге мы вышли правильно. Но дальше-то ничего не понятно. Маленькие бугорки в несколько рядов на карте и надпись «Малкольм Казинс» не говорили нам ровным счетом ничего. Мы перешли через пути и оказались под сенью леса. Черные краснокрылые птицы шумно сорвались с ветвей и темной тучей заполнили небо. На миг они показались кровавым облаком — потом исчезли.

— Эх, — заговорил Терри, присмотревшись к карте. — Ничего тут не поймешь. Я не знаю, что это за бугорки. И это название, которое тут написано, — тоже для меня загадка.

Мы с Джинкс точно так же были сбиты с толку и таращились на карту, будто в надежде, что нас вдруг осенит, но нас все не осеняло. Вместо этого довольно основательно разболелась голова.

— Тут почти ничего нет, — заметила я. — Несколько деревьев — по-моему, это старое кладбище вон там, а за ним дорога.

— Помню я то старое кладбище, — вмешалась Джинкс, весело мне подмигивая. — Мы туда однажды ходили, еще детьми. Видели кое-какие могилки.

— Я толком не помню, — призналась я.

— Я сказала тебе, что там бродят духи, ухватят тебя и утащат под землю, — продолжала Джинкс. — Думала, ты штанишки со страху обмочишь.