— Откуда мне знать, почему она меня выбрала?
— Вы говорили, что охотно оказываете людям услуги.
— Я так сказал? Ну да, наверное, поэтому…
— То есть вы известны как человек, всегда готовый услужить?
— Я-то откуда знаю, чем я там известен? Но… да, может, поэтому. От кого-то услышала, что я отзывчивый парень, и позвонила.
— От кого она могла это слышать?
— Что?
— Что вы отзывчивый парень.
— Да от всех. Сто человек, не меньше.
— Сосчитайте их. — Винтер достал из пиджака блокнотик и тупой карандаш.
— Вы не в своем… Мне надо на горшок.
— Скоро пойдете.
— Мне надо срочно. Вы не понимаете… если через минуту не поссу, вам здесь станет скучно.
— Как ее зовут?
— Да не знаю! Можете продолжить допрос в сортире, если хотите, но мне надо…
— Имя.
— Да не знаю я, хрен ты…
— Кто посоветовал ей обратиться к вам?
Якобссон молча привстал, и они увидели, как на брюках его расплывается темное пятно. Ему и в самом деле требовалось в туалет… может, это были единственные правдивые слова за все время допроса.
Рингмар внимательно читал протокол допроса Якобссона. Он был очень серьезен, понимая, какое значение для следствия имеют результаты этого допроса. Они подошли совсем близко. Так бывает, когда ищешь что-то по запаху.
— Думаю, он не осознает, во что вляпался, — сказал Рингмар.
— Он тертый калач.
— Не настолько тертый. Не для таких дел. Мелкий уголовник.
— Мелкие уголовники быстро впадают в панику.
— Вообще-то да… Но нет. Что-то не склеивается.
— Меллерстрём устанавливает круг его знакомств.
— Должно быть, не маленький…
— Не такой большой, как можно было бы ожидать.
— Это как посмотреть… Ты, например, знал, что он был байкером?
— Да, — сказал Винтер. — Но в это трудно поверить.
— Состоял в банде байкеров. Какой-то местный вариант «Ангелов Ада». Но даже те, похоже, от него избавились.
— Знаешь, мне все время чудится какой-то грохот, — сказал Винтер.
— Какой еще грохот…
— Так… ничего. Как будто собирается гроза. Гром с небес.
Рингмар посмотрел на своего молодого начальника. У Винтера под глазами появились темные круги, словно у индейца в боевой раскраске. Волосы отросли до плеч.
— Может, я все и напридумывал, — произнес Винтер. — Возможно, Якобссон всего-навсего невинный наблюдатель.
— Невинный курьер, — поправил Рингмар. — Но невинных курьеров в таких делах не бывает.
— Расстреляем?
— Я не против… только пусть сначала Коэн его немного помучает.
Винтер пролистал распечатку допроса. В письменном виде все эти вопросы и ответы его почему-то раздражали. В последние два или три года у него постоянно появлялось это чувство. Словно бы все, что говорилось, всего лишь фикция, имеющая весьма отдаленное отношение к реальности. А до самой реальности не доберешься. Допрос — это игра, и обе стороны понимают это. Еще точнее — военная игра, и в ней нет даже следа истины, до которой пытается добраться один из воюющих — до тех пор, пока он не измотает соперника настолько, что занавес лжи на мгновение падает, открывая совершенное зло — иногда только краешек, иногда чуть больше, но всегда коротко. Проглянет — и тут же спрячется в тумане измышлений и полуправды.
Слова… и голоса, похожие на ветер, доносящий откуда-то из неизвестного мрака зловоние разрушения. Голоса — ветер, порой штормовой, а слова — камни, которые шторм срывает со своих мест. Можно зажмуриться и услышать шум бури. Или, если не увернуться, получить по макушке камнем.
— Он говорит, женщине могло быть и сорок, и двадцать пять.
— Из-за темных очков, вероятно. Если они на ней были. И если она вообще существовала.
— Ничего необычного в таких делах нет… — задумчиво сказал Винтер. — Кому-то вроде Якобссона кто-то поручает выполнить задание, которое он, в свою очередь, получил от третьего лица, а тот… Тут мы через два или три колена подбираемся к источнику. Тому поручил убийца.
— В общем, да… в уголовном мире так и делают.
— Значит, надо отматывать цепочку в обратном направлении.
— Он должен был бы сразу сказать правду. — Рингмар потер переносицу. — Как, когда и от кого.
— Я тоже об этом думал.
— Если он всего лишь порученец… и ничего не знает и не ведает, почему бы ему не сказать правду сразу?
— Вот именно.
— Это может означать только одно: он знаком с тем, кто поручил ему платить по счетам. С этой женщиной… если это женщина.
— Может быть…
— И с деньгами не все ясно… получил ли он какие-то деньги?
— Неизвестно.
— Все это и надо из него выжать.
Наконец объявили розыск. Велльман объяснил журналистам причину задержки и сделал это настолько профессионально и убедительно, что Винтер начал подумывать — может, он недооценивает Велльмана?
События последнего месяца опять оказались в центре внимания. Винтер читал подробности собственного следствия, изложенные языком газетной прозы. Читал и откладывал в сторону. Лучше всех был материал Бюлова — ничего удивительного. Винтер выполнил свою часть договоренности.
Он согласился провести пресс-конференцию завтра утром. Только завтра, не раньше.
В кабинете, кроме него, никого не было. Он позвонил на коммутатор и попросил переводить все звонки на Рингмара или Меллерстрёма — именно в такой очередности. Он зажмурился, надул щеки и несколько раз коротко и шумно выдохнул — пуф, пуф, пуф, пуф, — чтобы прочистить мозги. Положил перед собой пачку рисунков и опять зажмурился, стараясь отогнать посторонние мысли и привычные шаблоны. Он должен увидеть эти рисунки глазами ребенка. Никаких стереотипных выводов и оценок.
Бригада водолазов со специальным оборудованием обшарила дно озера. Еще раз обыскали лес в округе. Опять поговорили с жителями окрестных домов.
Фотографии, найденные в квартире Хелены Андерсен, напечатали в газетах и на плакатах. Просмотрели записи учета населения. Хелена Андерсен жила в квартире в Норра Бископсгорден три года, а до этого в Бакаплане, тоже в съемной квартире. Йенни родилась в Восточном госпитале. Отец неизвестен — так записано в метрике. Хелена сама занималась ребенком, никто ей не помогал.
Она обращалась в социальные службы. Вернее, наоборот — социальные службы обращались к ней. Проверяли, приходили домой. Сделали вывод, что она вполне справляется с воспитанием ребенка. Ни один социальный работник, а Винтер говорил с тремя, ничего не помнил.