— Да… да, конечно. Простите.
— Сколько времени она была с… Сколько времени она была членом вашей семьи?
— Семья-то — Юханнес да я… Три года она у нас жила. Почти три года. Я бумагу захватила, если вам интересно. От социальной службы, и все такое.
— Три года… И после трех лет!.. И после трех лет вы не поддерживали никакой связи? — Он старался говорить как можно спокойнее. — Вы сказали, что последний раз слышали о ней что-то несколько лет назад.
— Да… Я понимаю, звучит странно… даже ужасно, но так все и было. Мы пытались, но… Хелена не хотела с нами общаться. — Она опять поднесла платок к глазам. Винтер заметил на платке крошечные зернышки маскары.
— Вы можете описать ваши отношения? Я имею в виду, когда она у вас жила. Это были хорошие отношения?
— Мне всегда казалось, хорошие. Она необычная девочка… С ее прошлым, и все такое… Но мы жили дружно. Она, ясное дело, была очень уж молчаливой. Юханнес иногда пробовал ее разговорить… что, мол, случилось, что ты помнишь, но она… нет, она не хотела открыться. Это Юханнес… а меня и так устраивало… тишина в доме, и все такое.
— Насколько нам известно, от вас она переехала в Мальмё.
— Да. Это же недалеко… Мы виделись несколько раз, но как-то… ничего не получалось. Приглашали приехать, но она не хотела. А когда все же приехала… казалось, она первый раз в этом доме. Странно, но… похоже на Хелену.
— Потом она перебралась в Гетеборг, — сказал Винтер. — И жила здесь по трем адресам.
— Нам она не говорила… Даже когда из Мальмё уезжала, ничего не сообщила. Мы пытались звонить, но у нее же не было телефона.
— Не было.
— Она не любила телефоны. Ни за что не хотела брать трубку. Не спрашивайте почему. Я же не психолог, но об этом, наверное, есть в бумагах.
— Каких бумагах?
— Ну, эти… детские психологи, и все такое… Ее поначалу обследовали, а потом все заглохло.
— Мы ждем эти бумаги.
— Но она не Андерсен.
— Нет.
— Ее фамилия была Делльмар. Вам это известно?
— Да.
— Не знаю, когда это она вдруг сделалась Андерсен. А вы знаете? Полиция знает?
— Она сменила фамилию несколько лет назад. Четыре года, если быть точным.
— А почему?
— Это нам неизвестно.
— Может, когда родила? А папа девочки Андерсен? Я имею в виду ее ребенка. Девочку… рыженькую. Ее зовут Йенни, да?
— Йенни. А кто ее отец, мы не знаем. Потому и спрашиваем.
— Значит, отец неизвестен? Ужасно… Так же как и у Хелены… Все повторяется. Она росла, а кто отец, так и не знала.
— Вы говорили с ней на эту тему?
— Об отце? Нет. Она не хотела… а может, и не могла. Не знаю, насколько вам известны ее проблемы… или, лучше сказать, история болезни.
— Я слушаю.
— Мы с Юханессом были у нее третьей… приемной семьей. Сейчас уж точно не вспомню… но у Хелены случались провалы в памяти, она не помнила раннего детства… а потом вдруг вспоминала, и что-то ее ужасно мучило, и опять вроде бы забывала… В этом смысле она была очень одинокой. Все время наедине с собой… или как это сказать… Мы пытались ей помочь, но не смогли достучаться.
Винтер кивнул.
— С этим были трудности и до нас… в других семьях. Я, конечно, специально не расспрашивала, но она как бы не становилась частью семьи… и все такое. Не знаю… наверное, это и сыграло роль.
— В чем?
— В том, что ее так никто и не удочерил. Мы-то были не против, только она не хотела. Так она и не стала по-настоящему членом семьи.
— Значит, Хелена никогда не говорила о том, что случилось с ней в детстве?
— Нет. Никогда не слышала. И о других семьях, где она жила… тоже ни слова.
— А о матери она когда-нибудь спрашивала?
— Тоже не слышали. Ни я, ни Юханнес. Попробуйте спросить других, но мы… мы не говорили об этом. Не уверена, что она знала…
— Простите?
— А она знала? А вы знаете? — Опять носовой платок. — А теперь уже не спросишь…
— Может, какие-то ответы мы и найдем…
— Главное — отыскать девочку. Я себя все равно чувствую вроде как бабушкой, — посмотрела она на Винтера. — Или это неправильно с моей стороны?
— Ну и ну, — сказал Рингмар. — Значит, Бригитта Делльмар проходила и по датскому ограблению?
— Да. Меллерстрём пробил на нее все, что можно.
— И на Свена Юханссона?
— Его допрашивали, но повесить на него йончёпингское ограбление не вышло. У него имелось алиби, лучше которого не придумаешь. Сидел в тюрьме.
— Но ее-то имя фигурирует и в датском деле?
— Несколько человек ее опознали. Все говорят, что в ограблении участвовали и шведы. И кто-то из персонала видел ребенка.
— Что ты несешь? Ребенок участвовал в ограблении?
— Пока не знаю… но есть такой свидетель. Здесь так написано.
— О Господи… и куда нас это приведет?
— К раскрытию, — твердо сказал Винтер. — Еще одно осложнение, которое ведет к раскрытию.
— Или к закрытию, — пожал плечами Рингмар. — Ты серьезно? Она взяла на дело ребенка?
— Очень может быть.
— Не могу представить.
— А ты помнишь этот случай в Дании?
— Смутно. Что-то такое… Убит полицейский, если не ошибаюсь. Только поэтому и помню… но смутно.
— Полицейский и два грабителя.
— О… да-да, припоминаю.
— Двое грабителей убиты, а еще трое… как минимум трое ушли. И ребенок, если все совпадает.
Рингмар долго молчал, качая головой как китайский болванчик. Потом взял пачку бумаг и взвесил в руке не заглядывая.
— И как это могло случиться, если все действительно так и есть?
— Скажи попроще.
— Кто же берет с собой детей на вооруженное ограбление?
— Что-то не склеилось… все бывает. Она могла быть за рулем, ей обещали забрать ребенка, но не забрали… Откуда мне знать?
— А что говорят датчане?
— Датчане на подходе. Ворошат свои бумаги.
— Когда?
— Сегодня и завтра, и послезавтра, если потребуется. Они не меньше нас заинтересованы.
— Датский банк в Ольборге, — прочитал Рингмар. — Понедельник, второго октября тысяча девятьсот семьдесят второго года. Датский банк… на углу Эстергаде и Биспенсгаде. Пять минут шестого вечера.
— Да… клиентов уже нет, зато полно сотрудников, пересчитывающих деньги.