— Вино в этот образ не вписывается…
— Хочешь?
— Нет… я же уже сказал, если пьянствовать всерьез, лучше джин-тоник… а еще лучше — ничего.
Она прошла за ним в кухню.
— Постепенно привыкаешь, — произнес он.
— Я недавно пришла… Слышишь музыку? Это твой рок.
Только сейчас он обратил внимание на бухающий ритм. «London Calling». «Клэш».
— Это твой первый рок-диск.
— И скорее всего последний. — Он сел за стол. — Ты была права.
— Я? В чем именно?
— Маленькую девочку по имени Хелена много лет назад положили в больницу. Нашли историю болезни…
Они лежали в постели. По телу медленно разливалась приятная усталость. Бывает усталость приятная и неприятная. Сейчас усталость была приятной. Созидательная усталость сменила усталость разрушительную. Мышцы расслабились, он чувствовал, как медленно отмякает тело и уходит нечеловеческое напряжение последних дней.
— Ты думаешь о ребенке, — сказала она.
— Да. Но по-другому. Ты же знаешь, как все меняется. В один момент видишь только возможности, в другой — препятствия и трудности.
— Полицейское определение жизни.
— Полицейское описание работы. К сожалению. Еще несколько часов назад я был почти уверен, что мы ее не найдем.
— Ты думаешь… о худшем?
— Мне не хочется произносить это вслух.
— Надежда есть, — твердо сказала Ангела. — Ты сам это повторял, и не один раз.
— Надежда есть… потому что мы имеем дело с чем-то отличным от классического похищения ребенка — ребенок играл на детской площадке и исчез, и мы предполагаем, что какой-то сукин сын его похитил. В таких случаях надежды почти нет. И ребенка мы, как правило, не находим… если только какой-нибудь психопат сам не укажет, где закопал тело.
— А здесь не так?
— Нет. Рисунок необычный. Значит, надежда есть… Или дело обстоит еще хуже, чем все предыдущие.
— Ты же не хотел произносить это вслух… А может, тебе это и нужно.
Он промолчал.
— Я имею в виду… поговорить не с коллегами-следователями, а с кем-то еще.
— Да… может быть.
— Я слушаю.
— Здесь все другое, — приподнялся он на локте. — От этого дела веет… неслыханным одиночеством. Сколько времени заняло выяснение ее имени, поиск квартиры, где она жила… подтверждение опасения, что ребенок тоже исчез. Мы же не знали, есть у нее дети или нет, знали только, что она рожала. Если бы не эта замечательная старушка, мы бы и сейчас тыкались в потемках. Ты понимаешь? Не просто одиночество… неслыханное одиночество. Теперь мы знаем имя, но о жизни ее почти ничего не известно… какие-то случайные фрагменты. Человек жил, воспитывал ребенка, а окружающие ничего не видели. Им не было дела.
— Сейчас, наверное, многое прояснится. Общегосударственный розыск, тревога… или как там у вас это называется?
— Да, конечно… А может, и нет. Я как раз это и имею в виду. Жуткое одиночество, в котором она жила…
— Да… я понимаю.
— Не с кем поговорить. Просто поговорить, вот как мы с тобой разговариваем сейчас…
— Мы с тобой? — повторила она и замолчала. «Сейчас не время. Я никогда не видела его таким… как будто он без кожи. Он выглядит совсем юным, и не только из-за длинных волос. Через час. Или через пару дней. Сейчас не время для ультиматумов».
Она подняла руку и погладила его по голове.
— И сколько это будет продолжаться?
— Непрерывно.
— Я имею в виду волосы. Не пора ли подстричься?
— Найдем девочку — подстригусь.
— Ты что — стал суеверным?
— Нет…
— Только не конский хвост. Тебе не пойдет.
— Договорились.
— Единственный мужчина, которому идет конский хвост, — это твой приятель из Лондона.
— Макдональд.
— Я видела его всего несколько минут… Нет, несмотря на конский хвост, дурачком он не кажется.
— А я буду казаться?
— Вряд ли… но у тебя нет в физиономии этой… жесткости, как у него.
— Спасибо и на том.
— Это комплимент. Ты, кстати, поддерживаешь с ним контакт?
— С Макдональдом?
Она кивнула и перестала теребить его волосы.
— Только открытки иногда… Надо бы ему позвонить. Вдруг что-нибудь посоветует. Порой со стороны виднее.
— «Врачи без границ» — знаю. «Сыщики без границ» — это что-то новое.
— Нет, не новое… не в первый раз. — Он посмотрел на нее. — Ангела…
— Да?
— Мы узнали, что Хелена, возможно, лежала в психиатрической клинике. Депрессия.
— Ой.
— Один из наших просматривал журналы в Лиллхагене. [22] Это почти наверняка она, правда, под другим именем. Потом выписалась и больше не возвращалась.
— Так часто бывает.
— Что часто бывает? Часто не возвращаются?
— Психиатрические больницы закрываются одна за другой. Больные не возвращаются просто потому, что им некуда возвращаться.
— Да… слышал.
— К нам то и дело поступают больные… В общем, они не справляются с ежедневными бытовыми делами. Режутся, падают… Черт знает что.
— А иногда с криком носятся по улицам… или орут что-то в окна.
— Не знаю… может быть. Это ваша сторона проблемы. Но это тоже одиночество. Не иметь никого…
— Не иметь никого… — эхом повторил Винтер. — Общество вдет к этому?
— Я не знаю.
— А это излечимо?
— Что?
— Общество. Я понимаю, выглядит преувеличением, и все же… иногда начинаю сомневаться. И потом — это ты у нас врач.
— Да… тема для диссертации: одиночество как неизлечимая болезнь общества… Звучит страшновато.
— А в институте этому не учат?
— Когда я училась, дело еще не зашло так далеко.
— Дело заходит все дальше и дальше… мало того — быстрее и быстрее… Хочешь бутерброд?
Позвонили сразу после оперативки. Винтер взял трубку в своем кабинете. Он был подготовлен. Более того — ждал этого звонка еще накануне. Или даже два дня назад. Они уже знали про детский дом, и перед ним лежала записка с именем. И Луси Кейсер это тоже знала.
— Речь идет о Хелене… Андерсен.