— Что происходит? Что не так? — спросил я.
— Телефон…
— Что с телефоном?
— Он звонит, опять звонит, я поднимаю трубку и сразу кладу.
— Лидия, вы можете успокоиться.
У нее был усталый и как будто встревоженный вид.
— Еда остынет, — сказала она. — Я приготовила овощи в молоке, сварила чечевичную похлебку и испекла хлеб. Собиралась поужинать перед телевизором, но, конечно, не выйдет…
Подбородок задрожал, потом она успокоилась.
— Я немного жду, раздвигаю жалюзи и выглядываю на улицу. Там никого нет, ничего не слышно. Я сажусь за кухонный стол и съедаю немного горячего хлеба с маслом, но у меня нет аппетита. Я опять спускаюсь в нижнюю гостиную. Там, как всегда, холодно, я сажусь на старый кожаный диван и закрываю глаза. Мне надо собраться, мне надо собраться с силами.
Она замолчала, между нами проплывали полоски морской травы.
— Зачем вам собираться с силами? — спросил я.
— Чтобы быть в состоянии… чтобы суметь встать, пройти мимо красного бумажного фонарика с китайским иероглифом, мимо подноса с ароматической свечкой и полированными камешками. Доски пола под пластиковым ковриком трещат и покачиваются…
— Там кто-нибудь есть? — тихо спросил я, но тут же пожалел об этом.
— Я беру палку, приминаю коврик, чтобы открыть дверь, дышу спокойно, вхожу и зажигаю свет. Каспер моргает на свет, но продолжает лежать. Он пописал в ведро. Воняет. На нем голубая пижама. Он быстро дышит. Я тыкаю его палкой через решетку. Он хнычет, отодвигается и садится в клетке. Я спрашиваю, исправился ли он, и он быстро кивает. Я бросаю ему тарелку с едой. Кусочки трески сморщились и потемнели. Он подползает и ест; у меня улучшается настроение, я уже собираюсь сказать, как хорошо, что мы понимаем друг друга, но тут его рвет на матрас.
Лицо Лидии страдальчески искривилось.
— Я-то думала…
Губы напряжены, уголки рта опустились.
— Я думала, что мы уже можем, но…
Она покачала головой.
— Я только не понимаю…
Она облизала губы.
— Вы понимаете, что я чувствую? Понимаете? Он просит прощения. Я повторяю, что завтра воскресенье, бью себя по лицу и кричу, чтобы он смотрел.
Шарлотте сквозь толщу воду с испугом смотрела на Лидию.
— Лидия, — сказал я, — сейчас вы выйдете из подвала, не боясь и не сердясь, вы почувствуете себя спокойной и собранной. Я медленно выведу вас из глубокого гипноза, подниму на поверхность, в ясность, и мы вместе обсудим то, что вы сейчас рассказали, только вы и я. А потом я выведу из гипноза остальных.
Лидия глухо, устало зарычала.
— Лидия, вы меня слышите?
Она кивнула.
— Я буду считать в обратном порядке и когда досчитаю до одного, вы откроете глаза, проснетесь и придете в сознание, десять, девять, восемь, семь, вы мягко поднимаетесь на поверхность, тело приятно расслаблено, семь, шесть, пять, четыре, вы скоро откроете глаза, но сидите на стуле, три, два, один… теперь открывайте глаза, вы проснулись.
Наши взгляды встретились. Лицо Лидии как-то ссохлось. Это было совсем не то, на что я рассчитывал. От ее рассказа меня пробирала дрожь. На одной чаше весов — врачебная тайна, на другой — обязанность заявить в полицию; ясно, что в этом случае профессиональная тайна ничего не значит, поскольку третьему лицу грозит опасность.
— Лидия, — сказал я, — вы понимаете, что я должен связаться с социальными властями?
— Почему?
— Ваш рассказ обязывает меня это сделать.
— Каким образом?
— Вы не понимаете?
Ее губы растянулись:
— Я ничего не говорила.
— Вы описали, как…
— Молчите, — отрезала она. — Вы меня не знаете, вам нечего делать в моей жизни. Вы не имеете права соваться в то, что я делаю в своем собственном доме.
— Подозреваю, что ваш ребенок…
— Да заткнись же ты! — крикнула она и вышла из комнаты.
Я припарковался на Теннисвеген рядом с высокой изгородью из ельника в сотне метров от дома Лидии, в Рутебру. Должна была подъехать сотрудница социального отдела — я попросил сопровождать меня во время первого визита. К моему заявлению там отнеслись с некоторым скепсисом, но оно, конечно, потянуло за собой предварительное следствие.
Красная «тойота» проехала мимо и остановилась возле дома. Я вылез из машины, подошел к низенькой, крепко сбитой женщине и поздоровался.
Из почтового ящика торчали влажные рекламные листовки «Клас Ульсон» и «Эльгигантен». Низкая калитка была открыта. Мы пошли к дому. Я заметил, что в запущенном саду не было ни одной игрушки. Ни песочницы, ни качелей среди старых яблонь, ни трехколесного велосипеда на дорожке. Жалюзи на всех окнах опущены. Из кашпо свисали засохшие растения. Шероховатые каменные ступени вели к входной двери. Мне показалось, что я заметил какое-то движение за желтым непрозрачным оконным стеклом. Сотрудница соцотдела позвонила. Мы подождали, но ничего не происходило. Женщина зевнула и посмотрела на часы, снова позвонила и взялась за дверную ручку. Дверь была незаперта. Женщина открыла, и мы заглянули в маленькую прихожую.
— Здравствуйте! — крикнула сотрудница соцотдела. — Лидия?
Мы вошли, разулись и, открыв дверь, прошли в коридор с розовыми обоями и картинами, изображавшими медитирующих людей с ярким свечением вокруг головы. Розовый телефон стоял на полу возле журнального столика.
— Лидия?
Я открыл какую-то дверь и увидел узкую лестницу, ведущую вниз, в подвал.
— Это здесь, внизу, — сказал я.
Сотрудница соцотдела следом за мной подошла к лестнице и спустилась в гостиную со старым кожаным диваном и столом, столешница которого была выложена коричневым кафелем. На подносе среди отполированных камешков и осколков стояло несколько ароматических свечек. С потолка свисал темно-красный китайский фонарь с иероглифом.
С колотящимся сердцем я попытался открыть дверь в следующую комнату, но ее не пускал приподнятый пластиковый коврик. Я прижал коврик ногой и вошел, однако там никого не оказалось. Посреди комнаты стоял на козлах велосипед со снятым передним колесом. Рядом — синий пластмассовый ящик с инструментами. Резиновые заплатки, клей, гаечные ключи. Блестящая монтажка подсунута под покрышку и прицеплена к спице. Вдруг по потолку застучало, и мы поняли, что кто-то прошел прямо над нами. Не сговариваясь, мы помчались вверх по лестнице. Дверь на кухню была приоткрыта. Я увидел на желтом линолеуме пола тосты и крошки.
— Здравствуйте? — окликнула кого-то сотрудница соцотдела.
Я вошел. Дверца холодильника открыта. В бледном свете, опустив глаза, стояла Лидия. Лишь через несколько секунд я заметил у нее в руке нож. Длинный зазубренный хлебный нож. Рука висела плетью вдоль бока. Лезвие, дрожа, поблескивало возле бедра.