Когда я вошел, Симоне стояла на кухне и наливала кофе в чашку. На ней был старенький бледно-розовый шелковый халат. Мы купили его в Китае, когда Беньямину был всего годик и они поехали со мной на конференцию.
— Хочешь? — спросила она.
— Хочу. Спасибо.
— Эрик, мне так стыдно, что я забыла про твой день рождения.
— Я ночевал в больнице, — объяснил я и подумал, что она, конечно, расслышала ложь в моем голосе.
Ее светло-рыжие волосы падали вдоль щек, бледные веснушки неярко светились. Не говоря ни слова, она пошла в спальню и принесла оттуда какой-то пакет. Я с шутливым нетерпением разорвал бумагу.
Там оказалась коробочка с дисками бибоп-саксофониста Чарли Паркера. Записи, сделанные во время его единственной гастроли в Швеции: две записи из Стокгольмского концертного зала, две, сделанные в Гётеборге, концерты в Мальмё — в «Амирален» и последовавший за ним джем-сейшн в Академическом обществе, выступление в Народном парке в Хельсингборге, в клубе Ёнчёпинга, в Народном парке в Евле и, наконец, в джазовом клубе «Нален» в Стокгольме.
— Спасибо, — сказал я.
— Что у тебя сегодня? — спросила Симоне.
— Надо вернуться в больницу.
Симоне сказала:
— Я подумала — может, приготовим что-нибудь вкусное сегодня вечером, дома?
— Отлично.
— Только не очень поздно. Маляры завтра придут в семь. Черт, и что в этом хорошего? Почему они всегда являются так рано?
Я понял, что она ждет ответа, реакции или поддержки, и промямлил:
— Все равно их вечно приходится ждать.
— Точно, — улыбнулась Симоне и отпила кофе. — Так что приготовим? Может, то блюдо, турнедо в портвейне с коринковым соусом, помнишь?
— Это так давно было, — сказал я, стараясь не расплакаться.
— Не сердись на меня.
— Я не сержусь, Симоне.
Я попытался улыбнуться ей.
Когда я стоял в прихожей в ботинках и уже собирался направиться к двери, Симоне вышла из ванной. В руках она держала коробочку.
— Эрик, — позвала он.
— Да?
— Для чего это?
Она держала анатомический бинокль Майи.
— Ах это. Это подарок, — сказал я и сам услышал фальшь в своем голосе.
— Какой красивый. Выглядит как старинный. Кто тебе его подарил?
Я отвернулся, избегая ее взгляда.
— Так, один пациент, — деланно-рассеянным голосом ответил я, притворяясь, что ищу ключи.
Симоне громко рассмеялась.
— Я думала, врачам нельзя принимать подарки от пациентов. Это же неэтично?
— Наверное, надо было его вернуть, — ответил я и открыл входную дверь.
Взгляд Симоне жег мне спину. Я должен был поговорить с ней, но слишком боялся потерять ее. Я не решился на разговор, не знал, как начать.
Занятие должно было начаться через десять минут. В коридоре крепко пахло моющим средством. Длинные влажные полосы уползали вслед за тележкой уборщицы. Ко мне подошла Шарлотте — я узнал ее шаги задолго до того, как она заговорила.
— Эрик, — осторожно сказала она.
Я встал и повернулся к ней:
— С возвращением.
— Простите, что я вот так исчезла.
— Я все думал над тем, как вы восприняли гипноз.
— Не знаю, — улыбнулась она. — Знаю только, что я уже много лет не чувствовала себя такой счастливой и уверенной, как на этой неделе.
— На это я и надеялся.
У меня зазвонил телефон; я извинился и увидел, как Шарлотте исчезает за углом, поворачивает в другой коридор. Взглянул на дисплей. Майя. Я не ответил, просто заблокировал ее звонки (потом оказалось, что она звонила несколько раз). У меня не было сил слушать ее, и я стер все сообщения, которые она оставила в голосовой почте.
Когда я хотел войти в терапевтическую комнату, меня остановил Марек. Он загородил дверь и улыбнулся мне пустой чужой улыбкой:
— Мы тут развлекаемся.
— Чем занимаетесь? — спросил я.
— Это частная вечеринка.
За дверью кто-то вскрикнул.
— Пропустите, — сказал я.
Марек ухмыльнулся:
— Доктор, сейчас нельзя…
Я оттолкнул его, дверь распахнулась, Марек потерял равновесие, ухватился за ручку, но все равно растянулся на полу.
— Я же просто пошутил, — проворчал он. — Черт, это была просто шутка.
Пациенты все как один, застыв, уставились на нас. У Пьера и Шарлотте был встревоженный вид, Лидия посмотрела на нас и снова повернулась спиной. От группы исходило странное возбуждение. Перед Лидией стояли Сибель и Юсси. Сибель открыла рот, и казалось, что ее глаза полны слез.
Марек поднялся и отряхнул штаны.
Я отметил, что Эва Блау еще не пришла, подошел к штативу и стал готовить камеру. Проверил панорамный план, сделал картинку покрупнее и через наушники проверил микрофон. В линзе камеры я увидел, как Лидия улыбается Шарлотте и радостно восклицает:
— Точно! С детьми всегда так! Мой Каспер ни о чем другом не говорит — все Человек-паук да Человек-паук.
— Я вижу, по нему сейчас все с ума сходят, — улыбнулась Шарлотте.
— У Каспера нет папы, так что Человек-паук — это, наверное, его представление о мужчине. — Лидия рассмеялась так, что у меня загудело в наушниках. — Но нам с ним неплохо, — продолжала она. — Мы часто шутим, хотя в последнее время, бывало, ссорились — Каспер как будто ревнует. Норовит испортить мои вещи, не хочет, чтобы я говорила по телефону, бросил мою любимую книгу в унитаз, кричит всякое… по-моему, что-то случилось, но он не хочет рассказывать.
На лице Шарлотте мелькнула тревога, Юсси что-то хрипло проворчал; я увидел, как Марек нетерпеливо машет Пьеру.
Закончив с камерой, я пошел к своему стулу и сел. Через несколько минут все заняли свои места.
— Продолжаем, как в прошлый раз, — объявил я и улыбнулся.
— Моя очередь, — спокойно сказал Юсси и стал рассказывать о своем «вороньем замке» — родительском доме в Доротеа, на юге Лапландии. Огромные территории возле Сутме, где саамы жили в чумах вплоть до семидесятых годов. — Я живу возле Юпчарнен, — рассказывал Юсси. — Последний отрезок пути идет по старой лесовозной дороге. Летом ребята ходят туда купаться. Они думают, что Неккен — это здорово.
— Неккен? — переспросил я.
— Люди видели, как он сидит на берегу Юпчарнен и играет на скрипке. Триста лет, а то и больше.
— А вы видели?
— Не-ет, — широко улыбнулся он.