Этот вопрос застал Эди врасплох. Подозрительно прищурившись, она ответила:
— У меня три тысячи долларов. А тебе что?
— Ого! Судя по всему, ты закрыла свой счет в банке.
— В каком-то роде, — пробормотала Эди, не желая распространяться подробнее.
— Что ж, замечательно. Предлагаю поселиться в гостинице под вымышленными именами, как мистер и миссис Смит-Джонс или что-нибудь в таком роде.
— Вместе? Поселиться в гостиницу?
До сих пор Эди не задумывалась о том, что будет после того, как они выберутся из музея, полагая, что их пути сразу разойдутся. Она пришла в Национальную галерею искусств, чтобы предупредить Кэдмона об опасности, а не поймать его на крючок.
Хотя она понимала, что есть своя правда в старой пословице о том, что вместе безопаснее.
— Да, поселиться в гостиницу, — повторил Кэдмон. — Не знаю, как ты, но мне просто необходимо выпить что-нибудь крепкое и лечь в мягкую постель.
— Кровать и выпивка. Хорошо, я согласна.
Кэдмон указал на очередь, выстроившуюся к выходу из музея.
— Ну, что, присоединимся к этому великому множеству?
Они встали в конец вереницы тех, кого обыскивали охранники музея. Эди обвела взглядом посетителей, оживленно болтавших о том, кто что видел, кто что слышал и кто что знает, потянула Кэдмона за руку:
— Ты слышал, что сказал этот мужчина… — и тут же осеклась, краем глаза увидев знакомое лицо.
Это был тот продажный полицейский, которого она видела в переулке за музеем Гопкинса.
— Внимание, слева! — шепнула она. — Это тот фараон, приятель убийцы!
Не поворачивая голову, Кэдмон перевел взгляд влево.
— Тот тип с соломенными волосами? — Эди кивнула. — Он видел тебя в музее Гопкинса?
— Нет. Но у этих людей есть мои водительские права, и им известно, как я выгляжу.
Кэдмон принялся рассеянно хлопать себя по карманам, изображая человека, который ищет ручку или очки. Эди не сразу сообразила, что на самом деле он осматривается по сторонам, переводя взгляд справа налево и обратно.
— Через несколько секунд у дверей начнется столпотворение, — тихо промолвил он, решительно схватив Эди за руку. — Будь готова бежать со всех ног. От этого зависит твоя жизнь.
Она кивнула, понимая, что это сказано не для красного словца.
— О господи! — вдруг громким, надрывным тоном воскликнул Кэдмон. — Там убийца! Он стоит у дверей лифта!
При звуках его властного голоса, чем-то напоминающего голос талантливого актера, зычно произносящего знаменитую реплику о коне и полцарстве из пьесы Шекспира, все присутствующие разом обернулись к лифту.
Последовало безмолвное мгновение всеобщего шока.
Затем внешняя видимость порядка разлетелась в мощном взрыве высвобожденной энергии, и наступил полный хаос.
Подобно крысам, покидающим тонущий корабль, те, кто находился ближе к дверям, бросились на улицу. Четверо охранников музея и полицейские устремились в противоположном направлении, к лифтам.
Не теряя времени, Эди и Кэдмон побежали к двери, проталкиваясь в голову толпы.
Через несколько секунд они выбрались из здания.
— Быстрее! — приказал Кэдмон, хватая Эди за руку и сбегая вниз по ступеням. — Подозреваю, мы обманули всех, кроме того человека, который нас ищет. Что там напротив? — Он указал на рощу лишенных листвы деревьев на противоположной стороне Седьмой улицы, намертво запруженной машинами телевидения и специальных служб.
— Там сад скульптур на открытом воздухе.
— А в том направлении? — Кэдмон указал в сторону Конститьюшен-авеню.
— Федеральный квартал.
— Правильно ли мое предположение, что неподалеку есть станция метро?
— Она в двух кварталах отсюда, за зданием Государственного архива.
— Отлично. — И Кэдмон повлек Эди мимо полицейских, тщетно пытавшихся удержать зевак за желтой лентой.
— На тот случай, если ты забыл, мой джип стоит…
— Не сейчас!
Понимая, что им в первую очередь нужно скрыться от полицейского с соломенными волосами, Эди прикусила язык. Подробности плана бегства можно будет обсудить, когда они окажутся далеко от музея.
Перейдя на бег, они пересекли Седьмую улицу. Кэдмон нырнул в сад скульптур. Сквозь ветви голых деревьев Эди успела разглядеть справа скульптуру из нержавеющей стали, а слева — из бронзы. Впереди показался открытый каток. По гладкому льду изящно скользили трое катающихся, пребывая в блаженном неведении относительно «вавилонского столпотворения» на той стороне улицы.
Буквально таща Эди за собой, Кэдмон повернул вправо, обходя каток, затем снова вправо, после чего резко влево. Для человека, незнакомого с городом, он замечательно ориентировался в лабиринтах сада.
Только когда они оказались на Конститьюшен-авеню, в двух кварталах от выхода из музея на Седьмую улицу, Кэдмон замедлил шаг.
Легкие Эди горели от морозного декабрьского воздуха. Она остановилась, не в силах отдышаться, и, когда Кэдмон положил руку ей на плечо, непроизвольно бросилась ему на грудь.
— Тот полицейский… он убил бы… если бы ты не… и нас… — Эди уткнулась ему в плечо, лишившись от страха способности говорить связно.
— Тсс. Все в порядке. Опасность миновала, — обвив ее рукой, прошептал он, согревая своим дыханием ее щеку.
Прошло добрых полминуты, прежде чем дыхание Эди относительно восстановилось. Устыдившись того, как бросилась на Кэдмона, она отстранила его от себя.
— Тебе лучше? — участливо спросил он.
Если не считать того, что его глаза зажглись ярким кобальтом, он не выказывал никаких внешних признаков напряжения.
Довольно прилично изобразив китайского болванчика, Эди с опаской кивнула. С опаской, потому что невдалеке послышались полицейские сирены. Вокруг Национальной галереи искусств раскидывался полицейский невод. И как только сеть будет расставлена, они окажутся в ловушке.
Эди взглянула на часы. Невероятно, но с того момента, как в подземном переходе музея раздались три выстрела, прошло не больше пятнадцати минут. Этот промежуток времени казался длиннее, но притом и короче, словно время разом ускорилось и замедлилось.
— Не знаю, как ты, но мне кажется, будто меня только что засосало в смертельный ураган, закруживший дома, коров и заборы.
— У меня приблизительно такое же ощущение. — Один край губ Кэдмона дернулся вверх. — Определенно, этот день я намеревался провести не так.
— Это точно.
Все еще стесняясь своего недавнего проявления слабости, Эди вытерла с ресниц влажные снежинки. Снегопад уменьшился до отдельных редких хлопьев, кружащихся в холодном западном ветре.