— Он в раю?
— Да, — сказал я. Даже специальная совесть для Холли — не резиновая. Лично я считаю религию мурой, но когда пятилетняя рыдающая девочка спрашивает, что случилось с хомячком, начинаешь свято верить во что угодно, лишь бы стереть хоть немного горя с ее лица. — Определенно. Он сейчас именно там, сидит на пляже в миллион миль длиной, пьет «Гиннесс» из банки размером с ванну и заигрывает с красивой девушкой.
Послышался то ли смешок, то ли всхлип.
— Пап, я серьезно!
— И я тоже. Спорим, он прямо сейчас машет тебе рукой и просит не реветь.
— Я не хочу, чтобы он умер, — дрогнувшим голосом сказала Холли.
— Знаю, крошка. И я не хочу.
— Конор Малви в школе все время у меня ножницы забирал, а дядя Кевин сказал, что если еще раз возьмет, надо громко крикнуть «Ты их берешь, потому что втрескался в меня», и он весь покраснеет и перестанет приставать. Я так и сделала — и все получилось.
— Твой дядя Кевин — молодец. Ты ему рассказала?
— Ага. Он смеялся. Папа, это нечестно… — Она с трудом сдерживала рыдания.
— Это ужасно нечестно, милая. Очень хочется сказать что-нибудь в утешение, но нечего. Иногда бывает совсем плохо, и тогда ничего нельзя поделать.
— Мама говорит, что надо потерпеть немного — и я смогу вспоминать его и не плакать.
— Мама обычно права, — сказал я. — Будем надеяться, что и сейчас она права.
— Дядя Кевин один раз сказал, что я его любимая племянница, потому что ты всегда был его любимый брат.
Господи!
Я потянулся обнять ее за плечи, но Холли отодвинулась и с новой силой принялась за свой столик, ногтями раздирая бумажные полотенца в серпантин.
— Ты сердишься, что я ездила к бабушке с дедушкой?
— Нет, птичка. На тебя — нет.
— На маму?
— Чуть-чуть. Мы разберемся.
Холли бросила на меня быстрый взгляд искоса.
— Снова будете орать друг на друга?
Меня вырастила мама — обладатель черного пояса по перекладыванию вины на других, но ее лучшие приемчики блекнут рядом с тем, что Холли вытворяет без всякого усилия.
— Орать не будем, — сказал я. — Я расстроился потому, что мне никто ни о чем не рассказал.
Молчание.
— Помнишь, мы говорили насчет секретов?
— Ага.
— Хорошо, если ты и твои друзья храните секреты, но если что-то тебя беспокоит, то это плохой секрет. Значит, нужно поговорить об этом со мной или с мамой.
— Это не плохой секрет. Это мои бабушка и дедушка.
— Я знаю, солнышко. Понимаешь, бывают и другие секреты, в которых ничего плохого нет, но кто-то еще имеет право о них знать.
Холли не поднимала голову, но подбородок уже начал упрямо выпячиваться.
— Представь, что мы с мамой решим перебраться в Австралию. Мы должны предупредить тебя? Или просто засунуть в самолет посреди ночи?
Она пожала плечами.
— Предупредить.
— Потому что это касается и тебя. Ты имеешь право знать.
— Ага.
— То, что ты познакомилась с моей семьей, касается и меня. И скрывать от меня это было нехорошо.
Похоже, я еще не убедил Холли.
— Если бы я сказала, ты бы страшно расстроился.
— Теперь я расстроился гораздо больше, чем если бы мне сказали сразу. Холли, милая, мне всегда лучше рассказывать сразу. Всегда. Ладно? Даже о том, что мне не нравится. Прятать — будет только хуже.
Холли аккуратно вернула столик в игрушечную столовую, поправила кончиком пальца.
— Я стараюсь говорить тебе правду, даже если от нее больно, — сказал я. — Ты сама знаешь. И ты делай так же. Это справедливо?
Холли, обращаясь к кукольному домику, прошептала:
— Папа, я виновата.
— Ничего, милая. Все будет хорошо. Просто вспомни об этом в следующий раз, когда будешь решать, хранить ли секрет от меня, хорошо?
Холли кивнула.
— Ну вот, а теперь расскажи, как тебе понравилась наша семья. Бабушка делала к чаю бисквит с фруктами?
— Ага, — облегченно вздохнула дочь. — Она сказала, что у меня замечательные волосы.
Черт подери: комплимент. Я-то уже настроился опровергать критику всего и вся — от акцента Холли до выбора цвета носков, но, видимо, мамаша к старости сдулась.
— Так и есть. А как твои кузены?
Холли пожала плечами и достала из кукольной гостиной крохотный рояль.
— Здорово.
— Здорово — это как?
— Даррен и Луиза со мной особенно не говорят — они уже взрослые, но мы с Донной изображали всех наших учителей. Один раз мы так хохотали, что бабушка сказала: «Ш-ш-ш! Сейчас вас полиция заберет».
Не очень-то похоже на ту ма, которую я знал и опасался.
— А тетя Кармела и дядя Шай?
— Нормально. Тетя Кармела скучная, но когда дядя Шай дома, он помогает мне с уроками по математике, потому что я сказала, что миссис О'Доннел орет, если сделаешь неправильно.
А я-то радовался, что Холли наконец разобралась с делением.
— Какой он молодец, — сказал я.
— А почему ты к ним не ездишь?
— Это долгая история, цыпочка. Одного утра не хватит.
— А можно мне все равно ездить, хотя ты не ездишь?
— Посмотрим, — ответил я. На словах все выглядело настоящей идиллией, но Холли все еще не смотрела на меня. Что-то ее глодало, помимо проблем на поверхности. Если она видела моего папашу в его обычном состоянии, то нам предстоят священные войны — и, возможно, новые слушания по опекунству.
— Что тебя тревожит, солнышко? Кто-то из них тебя обидел?
Холли пробежалась ногтем по клавишам рояля.
— У бабушки и дедушки нет машины.
Я ждал вовсе не этого.
— Нет.
— Почему?
— Она им не нужна.
Непонимающий взгляд. Меня как громом поразило: Холли в жизни не встречала человека, у которого нет машины, даже если она не нужна.
— А как же они добираются куда-нибудь?
— Пешком или на автобусе. Их друзья живут в двух минутах ходьбы, а все магазины за углом. Что им делать с машиной?
Холли поразмыслила.
— А почему у них не весь дом?
— Они всегда там жили, бабушка родилась в той квартире и переезжать оттуда не собирается.
— А почему у них нет компьютера и даже посудомойки?