— Холли так хотела о них знать, — сказала она, не глядя на меня. — Они — ее семья, Фрэнк. Семья не пустой звук. Холли имеет право.
— А я имею право на свое мнение. Я пока еще ее отец.
— Знаю. Мне надо было сказать тебе, уважать твои желания. Но… — Оливия затрясла головой; полумгла наложила тени под ее закрытые глаза. — Я знала, что, если заведу разговор, все выльется в громадную перебранку. А у меня не было сил. И я…
— Моя семья — безнадежное болото, Лив. Со всех сторон, как ни взгляни. Я не хочу, чтобы Холли была на них похожа.
— Холли — веселая, общительная, здоровая девочка. Ты это знаешь. Это ей никак не навредило, ей нравилось там бывать. Такого никто не мог предвидеть.
Я лениво задумался, правда ли это. Лично я мог бы поспорить на деньги, что как минимум один из моих родственников кончит плохо и мутно, хотя на Кевина я бы не поставил.
— Я спрашивал, чем она занималась, а она рассказывала, как ходила на каток с Сарой, как они делали в лаборатории вулкан… Весело, как синичка, без запинки. Я ни разу не заподозрил, что она что-то недоговаривает. Это меня убивает, Лив. Просто убивает.
Оливия повернулась ко мне.
— Все не так страшно, Фрэнк. Холли не воспринимала это как ложь тебе. Я объяснила ей, что лучше немного подождать, не рассказывать тебе, потому что ты серьезно поссорился с родителями. Знаешь, что она мне ответила? «Когда я подралась с Хлоей, то всю неделю даже не хотела про нее думать, чтобы не плакать». Она все понимает.
— Я не хочу, чтобы она меня защищала. Никогда. Я хочу наоборот.
В лице Оливии появилось что-то чуть лукавое и печальное.
— Послушай, через несколько лет она станет подростком, все изменится…
— Знаю, — сказал я. — Знаю. — Я представил Холли, разметавшуюся в постели наверху, залитую слезами, и вспомнил ночь, в которую мы зачали ее: низкий торжествующий смех в горле Оливии, пряди ее волос, намотанные на мои пальцы, капельки пота на ее плечах.
— Утром с ней надо будет поговорить обо всем этом, — произнесла Оливия. — Лучше, если мы оба будем дома. Если хочешь, переночуй в гостевой спальне…
— Спасибо, — сказал я. — Было бы кстати.
Она поднялась, встряхнула плед и сложила его на руку.
— Постель готова.
Я поднял стакан:
— Сначала допью. Спасибо за стакан.
— И не один, а много… — В голосе Оливии сквозил призрак улыбки.
— За это тоже.
Она остановилась за спинкой дивана и осторожно опустила кончики пальцев мне на плечо.
— Кевин… Такое несчастье…
— Мой младший братишка… Не важно, выпал он из окна или как… Я должен был его поймать.
Лив задержала дыхание, словно решила сказать что-то важное, но вместо этого просто вздохнула.
— Фрэнк!
Ее пальцы соскользнули с моего плеча, оставив маленькие пятнышки холода там, где только что было тепло. Дверь с тихим щелчком захлопнулась.
Когда Оливия легонько постучала в дверь гостевой спальни, я вынырнул из глубокого сна и мгновенно впал в депрессию, даже еще не вспомнив толком всех подробностей. Слишком много ночей я провел в гостевой комнате, в период когда мы с Лив постепенно осознавали, что она не хочет оставаться за мной замужем. Сам запах этой комнаты — пустота с едва уловимым ароматом фальшивого жасмина — заставляет меня чувствовать себя больным, усталым и столетним, словно все мои суставы стерлись до крови.
— Фрэнк, половина восьмого, — тихо сказала Лив за дверью. — Поговори с Холли, пока она не ушла в школу.
Я спустил ноги с кровати и потер ладонями лицо.
— Спасибо, Лив. Я мигом.
Хотелось спросить, есть ли у нее какие-нибудь идеи, но за дверью уже слышался стук каблучков. Оливия ни за что не зашла бы в гостевую спальню — а вдруг я встречу ее в чем мать родила и попытаюсь соблазнить по-быстрому.
Мне всегда нравились сильные женщины, и это хорошо, поскольку после двадцати пяти лет других уже не встречаешь. То, что постоянно выпадает на их долю, любого мужчину расплющит и убьет, но женщина только ожесточается и идет дальше. Тот, кто утверждает, что не встречал сильных женщин, дурит сам себя: ему встречаются сильные женщины, которые умеют корчить гримаски и сюсюкать детским голоском, однако все равно упрячут его мужское достоинство в косметичку.
Я хочу, чтобы Холли была единственной и неповторимой. Чтобы в ней сохранилось все, от чего меня в женщинах с души воротит, чтобы была мягкой, как одуванчик, и хрупкой, как стеклянные нити. Никто не ожесточит мою девочку. Когда она родилась, мне хотелось ради нее кого-нибудь убить — просто так, доказать, что, если понадобится, я на это пойду. Вместо этого я окунул ее в семью, которая за год знакомства научила Холли лгать и разбила ей сердце.
Холли сидела по-турецки на полу спальни перед кукольным домиком, спиной ко мне.
— Привет, солнышко, — сказал я. — Как ты?
Холли пожала плечами, обтянутыми синим пиджачком школьной формы, — узенькими, впору ладонью обхватить.
— Можно к тебе?
Она снова пожала плечами.
Я закрыл за собой дверь и сел на пол рядом с Холли. Ее кукольный домик — произведение искусства, точная копия викторианского особняка с крошечной вычурной мебелью, миниатюрными гравюрами на стенах, и малюсенькими фигурками социально угнетенных слуг. Это подарок родителей Оливии. Холли вытащила обеденный стол и яростно протирала его обрывком бумажного полотенца.
— Солнышко, — сказал я, — ничего страшного, что ты расстроилась из-за дяди Кевина.
Холли опустила голову еще ниже. Косички она заплела сама: там и сям из них торчали прядки светлых волос.
— Ты хочешь меня спросить о чем-нибудь?
Полотенце задвигалось медленнее, самую малость.
— Мама говорит, он выпал из окна. — Холли все еще гундосила после долгих рыданий.
— Да.
Я сообразил, что Холли представляет себе эту картину, и мне захотелось обнять ее, заслонить от ужаса.
— Ему было больно?
— Нет, солнышко. Все случилось очень быстро. Он даже не понял, что произошло.
— Почему он упал?
Оливия наверняка рассказала про несчастный случай, но Холли — ребенок на два дома и обожает перекрестную проверку. Обычно я вру без колебаний, но для Холли у меня отдельная совесть.
— Никто еще точно не знает, милая.
Холли посмотрела на меня из-под распухших красных век. Взгляд разил, как удар.
— Но ты разберешься, правда?
— Да, — ответил я.
Дочь еще раз взглянула мне в глаза и снова склонилась над маленьким столиком.