— Не понимаю, о чем ты.
Ван Герден сутулился, как если бы ему тяжко было нести на плечах бремя познания.
— Я и сам иногда не понимаю.
— Так обычно и обстоит дело с абсолютной чушью.
Ван Герден рассмеялся:
— Ты прав, черт возьми! Но только не в данном случае. Трудность в том, что большинство людей не способны воспринять великие истины. Ты бы почитал, какая дискуссия развернулась на страницах «Бургера» по поводу теории эволюции! И не только в нашей стране. В Америке теорию эволюции даже запрещают в школах. В двадцать первом веке! Свидетельства очевидны, но ее противники стоят насмерть!
Ван Герден сказал: принятие теории эволюции — первый шаг. Люди образовались путем естественного отбора, это касается и организма, и мышления, и поведения. Все запрограммировано. С одной-единственной целью: выживание вида. Сохранение генофонда. Белый приятель выкладывал перед ним одно доказательство за другим. Тобела допускал, что в словах ван Гердена есть здравый смысл, но все же не мог полностью согласиться с другом. Он смотрел на вещи по-другому. Если все запрограммировано, задано заранее, то… как же Бог, любовь, все странные и удивительные вещи, на которые способны люди, — поступки, переживания, мысли?
Ван Герден взмахнул рукой:
— Забудем об этом!
И тогда Тобела сказал:
— Знаешь, приятель, по-моему, твои слова — очередной предлог, повод для самооправдания. Все беды мира совершаются под тем или иным предлогом. Христианизация, колониализм, раса господ, коммунизм, апартеид, демократия и вот теперь эволюция. Или генетика? Предлог, отговорка, еще одна причина поступать так, как нам хочется. Мне это надоело. Меня тошнит и от собственных отговорок и предлогов, и от отговорок других. Я сам отвечаю за свои поступки. Без всяких предлогов. У меня есть выбор; у тебя есть выбор. Мы вольны выбирать, как жить. Вот и все. Вот и все, что мы можем выбирать. Черт бы побрал все эти предлоги. Живи честно или умри.
Тобела искренне верил в то, что говорил. Он говорил громко, и все головы посетителей кафе повернулись к их столику, но ему было наплевать. А сейчас, в глуши, мчась по дороге со скоростью сто шестьдесят километров в час, он понимал, что он прав, и оттого радовался. Ему так много предстоит сделать! Речь идет не только о коробочке, которую он вез в сумке. Речь идет обо всей его жизни. Впредь он намерен отвечать за свои слова и поступки. Если хочешь изменить жизнь, начни с себя.
— Мэм, давайте отпустим ее.
Винсент Радебе и Янина Менц сидели рядом и беседовали вполголоса: не нужно, чтобы остальные были в курсе их разногласий. Радебе догадывался: начальница давно к нему присматривается. Его убежденность, преданность делу вызывает у нее сомнения. Но он должен сделать то, что должен.
Янина Менц не отрывала взгляда от экрана своего ноутбука.
— Ах, Винсент! — сказала она.
— Она ничего не знает. Не располагает никакой ценной информацией.
— Но она может нам навредить.
— Мэм, она обещала, что больше не будет давать никаких интервью.
Янина сочувственно похлопала Радебе по плечу:
— Винсент, я рада, что ты в нашей команде. С твоей помощью достигается необходимое равновесие. Я уважаю и ценю твой вклад в общее дело.
Такого он не ожидал.
— Так можно я пойду и скажу ей, что она свободна?
— Вот тебе информация к размышлению. Представь себе, что мы отпускаем миссис Нзулулвази домой. Она едет за ребенком в детский центр, а у входа ее уже поджидает фотограф из «Кейп таймс». Назавтра снимок миссис Нзулулвази и ребенка на фоне их домика появится на первой полосе. С примерно такой подписью: «Мать и сын с нетерпением ждут возвращения беглеца». Нам это нужно? Особенно сейчас, после того, как госпожа министр попыталась втолковать представителям прессы, что на самом деле Мпайипели не такой белый и пушистый. Нзулулвази и так сильно нам навредила. Ты ведь слышал, что говорили по радио. «Его гражданская жена называет его хорошим человеком».
Радебе понял, куда клонит начальница.
— В любом случае, какие у тебя гарантии, что она больше не станет давать интервью? Что произойдет, если ей посулят большие деньги?
— Я думаю, она не тот человек, — ответил он.
Янина Менц задумчиво кивнула:
— Возможно, Винсент, тебе виднее, и ты вправе сам принять решение.
— Не понял…
— Тебе решать.
— Вы хотите сказать, я сам могу решить, отпускать ее или нет?
— Да, Винсент, именно ты. Но имей в виду: ты понесешь ответственность за последствия.
Он пристально посмотрел на нее, ища подсказки во взгляде, в жесте. Им овладела тревога.
— Я подумаю, — сказал он.
— Вот и хорошо.
Увидев Петрюсвилль, Тобела сбросил скорость. Он надеялся, что дорога пойдет в обход городка, но она шла через него. Кос Кок был прав, лучше было бы преодолеть этот отрезок пути ночью, но что толку сокрушаться сейчас. Надо ехать дальше, и точка. Бензина хватит — больше половины бака. На скорости шестьдесят километров в час он въехал в городок. Одно-двухэтажные здания, выцветшие вывески, старомодная архитектура. Чернокожие жители окраин удивленно смотрели на него, провожали его взглядами. Он сейчас был бесцветным, благодаря костюму и шлему невозможно было сказать, какого цвета у него кожа. Он остановился на перекрестке. Рядом затормозила машина. За рулем сидела толстуха лет сорока. Она изумленно воззрилась сначала на мотоцикл, потом на седока. Он отвел глаза, тронулся с места. Сознание того, что на него все смотрят, было мучительным. Движение в центре городка было довольно оживленным, несмотря на одуряющую жару. Пешеходы. Машины, пикапы, велосипеды. Тобела внимательно вслушивался, каждый миг ожидая услышать вой сирены. Напрягся, словно ожидал получить пулю в спину. Но продолжал ехать на шестидесяти, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, стать невидимкой. Впрочем, на таком мотоцикле, как у него, это практически невозможно. На тротуаре стояли дети; на него показывали пальцами: интересно, они узнали его или просто любуются мотоциклом? Вот и граница городка; отсюда можно снова ехать на ста двадцати. Он медленно прибавлял скорость, то и дело неуверенно поглядывая в боковое зеркало.
Ничего.
Возможно ли?
Машина на обочине. Белые люди под деревом, термос с кофе на бетонном столе. Они помахали. Он поднял левую руку.
На указателе справа значилась плотина Вандерклоф.
Он продолжал ехать прямо.
Где-то впереди поворот на Люкофф — и мост через Оранжевую реку.
Должно быть, беда караулит его именно там.
В четырнадцати километрах к югу от Коффифонтейна сидел с радаром для контроля скорости автоинспектор Свободного государства.