В тумане на шоссе тяжело хлопнула дверца автомобиля.
Звук мотора удалялся.
Из тумана вышла одинокая фигура в длиннополом пальто.
Внезапно я позабыл, что у меня ломит все тело, что мне холодно, что я голоден и устал.
Зейн и Рассел заняли позиции на флангах.
— Неизвестная мишень стоит на повороте шоссе, — сказал я.
— Верняк, — согласился Зейн.
— Значит, не померещилось, — сказал Рассел.
— Все, что ты видишь, тебе не мерещится.
— Надеюсь, ты прав, дружище, — откликнулся Рассел.
— Виктор, со мной! — произнес бог войны Зейн. — Рассел, седлай!
Рассел бросился к джипу.
Мы с Зейном шли к шоссе на таком расстоянии, что одной очередью нас было не уложить.
— Какого черта вы двое здесь делаете? — заорал призрак.
Это была женщина — точнее, старуха. На ней был бурый дождевик, пластиковая шапочка от дождя низко надвинута на покрытые шеллаком волосы. Веснушки усеяли белое как мел лицо с ярко размалеванным ртом. Стоя на невысокой насыпи гравия, обрамлявшей шоссе, она поджала бледные руки, как птица поджимает лапки.
— Любуемся океаном, — сказал Зейн, когда мы подошли поближе.
— Зачем?
Три мешка для покупок с ручками и черная сумочка размером с солдатский ранец стояли за ней на гравии.
— Впрочем, без разницы. Какой автобус?
— Простите?
— Какой… автобус.
— Наш автобус, — нахмурился Зейн, — синий?
— Все равно, — сказала старуха. — Особенно если будете шляться по берегу, когда он подойдет. Сами решайте, что лучше — ехать в автобусе или слоняться в тумане. Обычно тут останавливается тот, который идет до Атлантик-Сити.
Туман несколько рассеялся, и мы увидели еще двух женщин, стоявших дальше по дороге.
— Двойной до ЭнДжей делает остановку прямо тут.
— ЭнДжей?..
Она замахала руками, чтобы я замолчал.
— Да ладно. У него сейчас новое, чудаковатое какое-то название, но все равно он был и остается мегамаркетом Нью-Джерси. Вам двоим комнаты в мотеле на ночь нужны?
Главное в жизни — не упустить свой шанс.
— А как далеко… как долго идет автобус до мегамаркета? — спросил я.
— Полтора часа, хотя в этом проклятом тумане… Ни черта не видать.
— Это худо, — вздохнул Зейн.
Я заметил, как он нахмурился.
— Остальные… — начал я, — остальные члены нашей семьи, мы припарковались подальше от шоссе, чтобы…
— И много вас там? — Женщина-птица скосила глаза в туман.
— Брат, — сказал я, — сходи за Дядей Сэмом и остальными.
— Если ваш дядя тоже поедет, тогда порядок. Суньте десять баксов под «дворник», и ребята из окружной инспекции разрешат вам парковаться пару дней.
Сбегая вниз, к машине, Зейн крикнул:
— Только без нас не уезжайте!
Женщина-птица легонько хлопнула меня по плечу.
— Держись Бернис — не пропадешь.
— Рассчитываю на это, — ответил я. — Вы работаете на этом маршруте?
— Какого дьявола? — возмутилась Бернис. — А если бы и работала, то пустила бы все на самотек.
Издеваясь над нашей неподготовленностью, Бернис дала нам свои мешки: те, в которых мы везли свои манатки, явно не выдержали бы. Стали подтягиваться и другие пассажиры. Державшиеся парочками пенсионеры. Мамуля и тетушка с болтливой двадцатилетней девицей на выданье; от них пахло лаком для волос. Какая-то кореянка.
Когда к нам присоединился Рассел, поставивший джип в надежное местечко, из тумана вырулил автобус, идущий до Атлантик-Сити. Он был сплошь обклеен постерами казино. Дюжина игроков суетливо уселась в него. Автобус укатил с ними, оставив нас по-прежнему стоять на обочине.
Минут через десять, после того как уехали игроки, из-за туманной завесы на шоссе показался наш серебристый автобус.
— Не давайте мне никаких денег! — выкрикнула Бернис, выстраивая нашу скромную толпу в некое подобие очереди. — Сядем — тогда и заплатим. Занимай скорей место, милочка. Вряд ли кому захочется за тебя подержаться.
Мы, все впятером, расположились на задних сиденьях.
— От добра добра не ищут, — пробурчал Рассел.
— Все надежнее купить билет, чем ехать на угнанной машине, — сказал я. — Раствориться в толпе… Так мы одним махом оборвем все следы. Затихаримся — не видно, не слышно будет.
Зейн обнюхал свою одежду и фыркнул:
— Да, для общественного транспорта мы уже созрели.
— Хорошо бы растянуться на кровати и как следует выспаться, — сказала Хейли.
Эрик кивнул.
Пока наш серебристый автобус, гудя, прокладывал себе путь сквозь туман, Бернис пробиралась по проходу.
— Эдна, ты достала себе туфли на низком каблуке? Дженис, неужели твоей невестке не понравилось это одеялко? Ты сказала ей про врачей? Не хнычь, Мелвин: ты всегда можешь сесть на лавочке где-нибудь в углу и глазеть на девчонок. Агнесса, тебе нужны билеты или у тебя карточка? Оскар! — проорала Бернис шоферу. — Хочешь, я буду за кондуктора? Угу! — ответила она сама себе. — И давай поскорее.
К тому моменту, когда она добралась до нас, мы уже знали достаточно, поэтому я сказал:
— У нас нет карточек, и мы хотели бы прямо сейчас забронировать места в мотеле.
Бернис оставила свой бурый дождевик и шапочку на сиденье. Под дождевиком оказался розовый тренировочный костюм. За ухом, пробиваясь сквозь блестящие черные завитки, торчала незажженная сигарета.
— В стоимость номера входят и завтраки, — сказала она, вручая нам ваучеры. — Автобус отходит не раньше открытия мегамаркета, так что на буфет времени у вас будет предостаточно. Лопайте вволю.
Жесткий взгляд ее зеленых глаз словно устанавливал между нами границу.
— Ваши комнаты с семнадцатой по двадцать первую. Выбирайте, какая кому нравится. Эти талоны отдадите портье.
— Они требуют кредитные карточки? — спросил Зейн.
— Без разницы. Если за комнату не уплатят, никто завтра не сядет в автобус. — Она покосилась на седины Зейна. — У вас уже и внучата, поди, есть?
— А-а… нет.
— Дети, дети. Когда думаешь, что они уже довели тебя до инфаркта, они подбрасывают тебе что-нибудь новенькое. Не встречайся я с ними так часто, у меня не было бы моих маленьких проблем.
Она не спеша оглядела пятерых незнакомцев, устроившихся на задних сиденьях. Седой парень, у которого даже внучат нету. Негритянка, совсем не похожая на сестру кого-то из этих ребят. Пухлявый парень в очках с толстыми стеклами, примостившийся на самом краешке сиденья. Патлатый хипарь, которого ни одна бабушка не мечтала бы увидеть в гостях у своего драгоценного внука. Поэт, в глазах запечатлелись тени прошлого, улыбка — как лезвие бритвы.