— Чем отрезать? — крикнул Шалагину, вытащив пленку во двор. Тот скрылся в доме, потом опять показался на пороге, кинул Кириллу некий предмет, который тот не поймал. Подобрал с земли: резак с выдвижным лезвием. Полиэтилен расходился с мерзким тонким скрипом.
Второй раз в комнату Кирилл зашел без проблем. Что-то намертво смерзлось в нем: ни мыслей, ни ощущений не осталось, двигался как механизм. Не с первой попытки, но взялся-таки за мертвое плечо, опрокинул Влада вместе со стулом на спину. С трудом перешагивая через чернеющие пятна, зашел с другой стороны, выдернул из-под покойника стул, отбросил в угол. Негнущимися, скрежещущими болью руками раздвинул по углам шаткую мебель. Втянул из сеней шелестящее полотно, кое-как расстелил… В сенях он уловил странный звук: тихое, какое-то неживое, размеренное всхлипывание, причем идущее вроде бы из его каморки — но поскольку анализировать окружающее Кирилл был не в состоянии, то внимания на это не обратил.
Видимо, это была древняя вырубка, заросшая высоким осинником. Смешанный лес грудился со всех сторон, за призрачной в сумерках березовой белизной сказочно-мрачно чернели елки. Потерявшее дневной цвет небо помаргивало одинокой звездой, но яркой своей, темной летней синевой еще даже не начало наливаться — хотя тут, на дне глубокой прогалины отдельные листы в кронах уже не различались. Ветра не было, но гулкий шорох время от времени пробегал по верхушкам.
Кирилл сжал зубы, обхватил полиэтиленовый кокон примерно в районе коленей, неловко вытянул из машины. Забить его, негнущийся, в багажник он в одиночку не смог — тот был чудовищно неудобный, невероятно тяжелый: Кирилл, хаживавший с двадцатипятикилограммовым рюкзаком по крутой сыпухе, выбился из сил, пока волок его из дома к «бэмке» и впихивал внутрь. Он огляделся:
— Куда?
— Брось, — с вялым раздражением велел Шалагин. — Лопату бери.
Амфетаминная взвинченная свирепость из «важняка» ушла, сменилась почти бессловесной угрюмой решительностью. Кирилл подобрал лопату и опять вопросительно посмотрел на истово курящего Шалагина. Тот кивнул на осинник.
— Фонарь есть? — спросил Кирилл.
— Какой фонарь?
— Не видно ж ничего почти. Сейчас вообще стемнеет… Фарами хоть посвети.
Следак некоторое время мрачно смотрел на него, потом с матерным бурчанием, не выпуская сигареты изо рта, снова сел в машину. Завелся, задергал коробку передач, сдал назад и вбок, захрустел подростом.
«Придурок… — обрывочно думал о себе Кирилл. — Лох… Поработать ему придется… С адвокатами разбираться… Дебил… Тебе зубы выбили, яйца отдавили, нос сломали — а ты все о правилах думаешь… Это, видимо, действительно не лечится, прав он был. „Тебе кажется, что жизнь — она по каким-то правилам протекает. Ты ждешь от людей поступков согласно правилам…“ Думаешь, раз этот — прокурор, он будет действовать по своим прокурорским правилам: что-то раскапывать, какие-то санкции просить… Ага…»
Голубоватый ксеноновый свет облил тонкие деревца, сделав «картинку» почти монохромной. Светлое элегантное городское авто, зарывшееся кормой в буйные кусты, перекосившееся на кочке, под нависающей черной зубчатой стеной выглядело дико. Полиэтиленовый сверток едва виднелся из-под него.
Кирилл отвернулся и побрел по стрелке собственной тени, волоча лопату в густой траве, где видны были скопления сухих косульих шариков. «Вырою яму, — прикидывал он равнодушно, — Влада кину, тут он и меня пристрелит…» Остро пахло лесом, летом, росистой вечерней свежестью.
— Хорош! — крикнул Шалагин. — И не меньше, чем на свой рост. Шевелись, шевелись!
Почти не глядя, Кирилл без размаха косо вбил лезвие лопаты в землю.
«Тяжелый на деньги» — так однажды общий знакомый, дернув углом рта, охарактеризовал Петровича. Жадный то есть. Сам Виталь это куда раньше заметил. Бывало, Серый под газом принимался перечислять, чего ему в жизни не хватает: «Ну, так… Ик!.. „Икс-пятых“… „Кайенн“… Квартира в элитке, квадратов, ну, двести… пьсят… нет, триста… четыреста… — глаза его пьяно таращились, лицо, обиженно-серьезное, приводило на память какого-то грызуна. — Квартира в Москве, две, три, в элитке… Котлы швейцарские, розовое золото, пар пять, нет, десять… И хочу быть начальником СУ по области, нет, ГСУ, в Москве…» Так он мог бубнить бесконечно. (Лишь одна у него еще была не менее постоянная пьяная тема — собственный член длиной, как он утверждал, двадцать два сантиметра. Данный объект Петрович именовал «супером» и даже шутил в его адрес как-то уважительно, относясь к нему, по впечатлению Виталя, с завороженным вниманием, словно тот до сих пор не переставал его удивлять.)
Оно, конечно, бабла кто ж не любит — но у Серого на этой теме слегка падал ширмак; так что, несмотря на культивируемую Петровичем отрывисто-увесистую деловитость, надежную немногословность, Виталь держал в голове, что рано или поздно тот способен запороть самую неожиданную бочину.
Знали они друг друга лет уже шесть, что ли, — или семь?.. В свое время Петрович отмазал Виталя с мужиками, когда те одну шалашовку несовершеннолетнюю трахнули — прямо в райотделе. Виталь еще молодой был, сержант. Ехали на козелке по району, видят: коза в мини-юбке. В машину ее посадили, в отдел отвезли, составляют протокол: задержана за занятия проституцией, давай, признавайся. Та, естественно, под целку канает. Заходит участковый знакомый: да я, говорит, ее знаю — наркоманка, родители синяки. Ее, оказывается, допрашивали уже как свидетельницу — когда задержали придурка такого же малолетнего с косяком, ее хахаля.
Ринат, прапор, ей в рыло: признавайся, сука, че ломаешься. Сука — в слезы: я ни в чем не винова-ата, я не проститу-утка, я наркотики в жи-изни не пробовала… Виталь ее волосы на кулак накрутил (приятно ж девку — за длинные волосы…) — она как заорет! Ну, поприжали, чтоб заткнулась; Виталь не удержался, под юбкой ее помацал. Шалабайка — семнадцать лет, полная дура, родители — мармыги какие-то несчастные, кто за нее впряжется? Вся в соплях, дергается беспомощно, пищит: «Помогите!»… «Помогаем!» — к столу ее нагнули, руку заломили, башку к крышке прижали. Юбку на спину — и по очереди, втроем, с участковым вместе. Ринат еще за щеку сучке завалить хотел, но та зубы стиснула и ни в какую — сколько он нос ей ни зажимал и на горло ни давил. Чуть не задушил, она аж сознание потеряла. Ладно, решили, ну ее. Распинали, в парк отвезли: свободна, работай, клиенты ждут. Та — ревет, не унимается. «Че, обратно хочешь? Документы есть? Нет. Все, едем, задержана до выяснения». — «Не надо, не надо!» — «Всё поняла?» — «Да-а-а…»
Оказалось, не всё. У суки брательник был — он, пидор, ее уломал в прокуратуру настучать. Там они на Серегу и попали. Петрович нормальным мужиком оказался, да и хрена ли ему за соску какую-то малолетнюю вписываться? Привез он терпил в РОВД, с Виталем и мужиками поговорил, все друг друга поняли. Брата ее, козла, в отдел не пустили, он под дверями стоял — так Ринат с Виталем на него наручники надели, внутрь завели, в хрюкало вклеили. Петрович тем временем с девкой: «Ну давай, пойдем заявление писать, опознание проводить». Выходит дура в коридор — а там как раз ее братца в браслетах с мордой разбитой ведут. Она: «Его за что?» Серый ей ласково: «Это ВАС не касается, у него наркотики нашли, он на сотрудников при исполнении напал… Ну так как, будете писать заявление?» Дура: «Не буду, ой-ой, отпустите его!»