Держа пистолет нацеленным на него, Бернадетт перешагнула через дверной проем и вышла в коридор.
– Откуда у вас такое право? Кто умер и оставил вам наказ мстить?
Когда слова эти вырвались у нее, он почувствовал, как из уголка глаза побежала слеза и покатилась вниз, к краю искривленного рта. Этой ночью двое будут преданы смерти. Мужчина в сарае и эта сумасшедшая, стоящая перед ним в коридоре. Что взять у нее? Голубой? Карий? Оба? Придется ему преподать ей урок. Заставить ее понять, прежде чем он отправит ее в ад без глаз. Откашлявшись, прочищая горло, он начал:
– «И сказал Господь Моисею, говоря: Если кто ударит кого железным орудием, так что тот умрет, – то он убийца; убийцу должно предать смерти. И если кто ударит кого из руки камнем, от которого можно умереть, и тот умрет, – то он убийца: убийцу должно придать смерти. Или, если деревянным орудием, от которого можно умереть, ударит из руки так, что тот умрет, – то он убийца: убийцу должно предать смерти». [35] – Куэйд умолк, изучающе вглядываясь в ее лицо, стараясь понять усвоены ли его слова, но ничего не смог разобрать в ее голубо-карих глазах. Странная. Демоническая. По-своему соблазнительная. Да. Придется брать оба глаза. Он спросил: – Вы слушаете? Понимаете, о чем тут идет речь?
– Вы даже не сумели преподать это как священник. С чего вы решили, что у вас есть право судить и казнить?
Он пропустил мимо ушей и ее оскорбление, и ее вопрос.
– Позвольте мне завершить ваш урок Библии. «Книга Чисел» продолжает: «Мститель за кровь сам может умертвить убийцу; лишь только встретит его, сам может умертвить его». [36] – Куэйд поудобнее взял револьвер. – Так что, понимаете ли, я мститель за кровь.
– Неудавшийся пастор.
Улыбка исчезла с его губ, лицо ожесточилось – ему надоело играть в кошки-мышки.
– Я оставил священничество по свободной воле.
– Вы удрали, не дожидаясь, пока вас погонят взашей. А ваше самодовольное чтение Библии – куча мусора.
– Замолчите! – Он отступил на шаг от нее, поближе к лестнице. В тот момент ему хотелось быть подальше от дьяволицы и ее обвинений. А ее глаза, странные, он скоро, скоро будет держать в своей руке.
Бернадетт чуть приподняла пистолет.
– Что говорит Библия о лицемерах?
Опять это слово – он ненавидел его!
– Я не лицемер!
– Трус.
Еще одно ненавистное слово: им он сам называл себя.
– Вам ничего не известно о том, через что пришлось пройти мне, через что прошли другие – люди, потерявшие матерей и отцов, дочерей и сыновей. Вы пришли за мной? Вы нацелили на меня свой пистолет? Почему вы не ловите настоящих преступников? – Куэйд поднял глаза, словно обращаясь к Всевышнему: – Пусть будут преданы позору и бесчестию те, кто посягает на мою жизнь. Пусть будут обращены вспять и рассеяны те, кто умышляет зло против меня. Пусть будут они как мякина против ветра, и ангел Господень гонит их прочь.
– Зачем Богу отвечать на молитвы убийцы… и труса? – Бернадетт шагнула еще на шаг ближе.
– Стойте на месте! – велел Куэйд.
Она застыла, ее пистолет был нацелен на этого темноволосого красивого мужчину с темной, уродливой душой. Он потряс ее, откровенно раскрыв, что был тем самым священником, к которому она приходила в церковь. Он сам тогда подсказал ей, как его отыскать. Почему ему хотелось быть пойманным? Стремился уйти в сиятельном блеске славы?
– Вы считаете себя героем? Мучеником? Вы же два абзаца на последней странице газеты. Просто еще один больной убийца. Еще один трус.
– Я не трус! Да будь я здесь, что, думаете, я бы их не защитил?! Думаете, жизнь бы свою не отдал? Думаете, я не хотел умереть вместе с ними? Крики моих сестер до сих пор стоят у меня в ушах. Я слышу, как они умоляют сохранить им жизни.
Бернадетт опешила. С чего это вдруг его понесло причитать про защиту своих родных? Как мог он слышать?..
У нее перехватило дыхание. Опять навалился тот страх, что она чувствовала в гардеробной, опять это знакомое положение тела в тесноте. Теперь она поняла – он прятался, пока зверски убивали его родных. Сидел, прижав ноги к груди, и ничего не делал.
– Вы все время находились здесь. Вы были дома, когда их убили. Вашу маму, вашего отца и ваших сестер…
– Замолчите! Я был в школе! Я ушел! Меня тут не было! Не было!
– Они вас даже по имени не звали, ведь так? Не хотели, чтобы убийцы узнали, что вы здесь. Они умерли, оберегая вас. Бог мой! И такое носить в душе!
Куэйд сделал еще шаг к лестнице.
– Меня не было дома! Ничего я не слышал! Меня не было в гардеробной! Не было!
– Лжец! – Бернадетт шагнула в его сторону.
Палец его лег на спусковой крючок.
– Стойте, где стоите! Не двигайтесь, не то я вас сразу же прикончу!
Ей надо было сделать так, чтобы он нарвался на пулю. Этого гада ничто не остановит, кроме точного выстрела в грудь. Стрелять нужно без промаха, а у нее не было особой уверенности. Голова затуманилась, руки отяжелели. Только-только удалось ей стряхнуть с себя настрой его чувств, как тут же стало ясно, что ее собственная психика нарушена и слаба. Смягчив тон, она попыталась найти между ними нечто общее.
– Думаете, вы единственный, кто страдает от утраты? Да таких множество!
– Что вы-то знаете о страданиях?
– Моя сестра. Это не выдумка. – Рассказ дался ей легче, чем она ожидала, как завершение исповеди, начатой ею на церковной скамье. – Пьяный водитель. Он ходит поблизости, живой и здоровый. Просыпается по утрам, идет на работу, приходит домой, ужинает со своей семьей. Наведывается по воскресеньям в церковь, ту самую, где отпевали Мадди. Ту же самую церковь! Мне, думаете, это нравится? Это из-за него я перестала туда ходить. Я трусиха, а он примерный прихожанин. Знаете, сколько раз я воображала себе, как сбиваю его своим грузовиком? Видела, как он летит, кувыркаясь, через капот? – Бернадетт перевела дыхание и продолжила, говоря медленнее и не так страстно: – Но он отсидел свой срок. Весь, что полагался по приговору. Он вышел, и делу конец – вот как это происходит.
Куэйд на дюйм опустил револьвер, снял палец со спускового крючка, но оставался на месте, в одном шаге от края лестницы.
– Так не должно происходить. Это не Божья справедливость, так поступают люди – неверно и нечестно. По-доброму – к преступникам и сурово – к жертвам.
В чем-то она была с ним согласна и понимала, что ее возражение хлипкое, но оно было правдой:
– Это лучшее из того, на что мы способны.
– Я способен на лучшее, и я поступаю лучше. Вам с вашим приятелем в сарае следовало бы оставить меня в покое, дать мне делать мою работу, выполнять мою миссию. Мы с вами – на одной стороне.