И снова папу прервали аплодисменты. Как умно, подумал Габриель. Папа представлял свою инициативу как всего лишь продолжение миссии Поляка, а не как нечто радикально новое. Теперь Габриель понял, что человек, называвший себя простым венецианским священником, на самом деле далеко не так зауряден и является тонким тактиком и искусным политиком.
– Первые шаги по пути примирения были легки по сравнению с тем, что ждет нас впереди. И самыми трудными будут последние шаги. Возможно, на каком-то этапе этого пути перед нами встанет соблазн повернуть назад. Мы не должны поддаваться искушению. Мы должны пройти весь путь – ради блага всех католиков и всех евреев.
Отец Донати потянул Габриеля за рукав.
– Ну вот, начинается.
– Обе наши религии учат, что прощение не дается легко. Мы, римские католики, должны искренне покаяться, если хотим получить отпущение грехов. Если мы убили человека, то нельзя, покаявшись одним лишь всуе произнесенным именем Бога, надеяться на Его прощение. – Папа улыбнулся, и по синагоге прокатился негромкий смех. Впрочем, как заметил Габриель, не все кардиналы сочли реплику папы такой уж забавной. – Когда приходит еврейский день примирения, евреи находят тех, кого обидели, с кем поступили неправильно, признаются в грехе и просят о прощении. Мы, католики, должны сделать то же самое. Но для того, чтобы принести искреннее покаяние, нужно прежде всего знать правду. Для этого я и пришел сегодня сюда.
Папа остановился, чтобы перевести дыхание. Габриель заметил, что понтифик смотрит на отца Донати, словно подпитываясь его силой, будто говоря, что теперь пути назад уже нет. Отец Донати кивнул, и папа снова повернулся к аудитории. Габриель последовал его примеру, но по другой причине – он искал человека с оружием.
– В это утро, в этой прекрасной синагоге, я объявляю о новом взгляде на отношения между церковью и еврейским народом и на действия церкви в период Второй мировой войны, период самый мрачный в еврейской истории, период, когда шесть миллионов человек сгорели в пламени холокоста. В отличие от предыдущих исследований этого ужасного времени все имеющие отношение к данной теме документы, находящиеся ныне в секретных архивах Ватикана, будут представлены созданной группе ученых для их рассмотрения и оценки.
Последние слова папы вызвали заметное волнение в журналистском корпусе. Несколько человек достали сотовые, остальные судорожно писали что-то в блокнотах. Рудольф Герц сидел, сложив руки, с низко опущенной головой. Судя по всему, его святейшество не счел нужным посвящать шефа своей пресс-службы в содержание речи. Папа уже вступил на запретную территорию. Теперь он собирался идти дальше.
– Холокост сотворили не католики, но слишком многие католики, миряне и священники принимали участие в убийствах евреев, и мы не можем игнорировать этот факт. Мы должны признать за собой грех и попросить прощения.
На этот раз аплодисментов не было, только оглушенно-почтительное молчание. Наверное, никто из пришедших в синагогу не ожидал, что услышит такие слова из уст папы римского.
– Холокост не был преступлением католиков, однако церковь посеяла ядовитые семена антисемитизма и делала все, чтобы эти семена дали всходы, которые расцвели потом в Европе. Мы должны признать за собой этот грех и попросить прощения.
Теперь беспокойство охватило уже кардиналов. Одни бросали на папу мрачные взгляды, другие неодобрительно качали головами, третьи пожимали плечами. Габриель посмотрел на папу и прошептал:
– Который из них кардинал Бриндизи?
– Его здесь нет, – негромко ответил священник.
– Почему?
– Сослался на нездоровье. А на самом деле он предпочел бы взойти на костер, чем слушать эту речь.
Папа еще не закончил.
– Вероятно, церковь не смогла бы остановить холокост, но мы могли бы смягчить его жестокость и уменьшить число жертв. Мы должны были позабыть о геополитических интересах и, поднявшись на вершину базилики, прокричать оттуда слова проклятия в адрес палачей. Мы должны были отлучить от нашей церкви убийц и приспособленцев. После войны мы должны были посвятить больше времени заботе о ее жертвах, чем спасению преступников, многие из которых нашли убежище в наших церквах и монастырях по пути в далекие страны.
Папа раскинул руки.
– В этих грехах, как и в тех, которые могут быть явлены в будущем, мы сознаемся и за них просим у вас прощения. Нет слов, чтобы выразить глубину вашей скорби. В час великой беды, когда солдаты нацистской Германии выбрасывали вас на улицу, вы молили нас о помощи, но ответом на ваши просьбы было молчание. И посему сегодня, моля вас о прощении, я сделаю это также. Молча.
Папа Павел VII опустил голову, сложил руки под нагрудным крестом и закрыл глаза. Некоторое время Габриель, все еще не вполне веря в случившееся, смотрел на папу, потом оглядел синагогу. Похоже, он был не одинок в своих чувствах. На лицах многих застыло изумление. Даже некоторые из обычно циничных репортеров сидели с открытыми ртами. Двое из кардиналов присоединились к папе в молитве, но остальные еще не пришли в себя от преподнесенного папой сюрприза.
Вид молящегося у алтаря синагоги папы означал для Габриеля кое-что еще. Он сказал то, что хотел. Сделанного не изменишь. Обратного пути нет. Если «Крус Вера» намеревалась убить его, то делать это следовало до выступления. Убитый после, он стал бы мучеником. Папе ничто не угрожало, по крайней мере сейчас. Оставалось одно: благополучно доставить его в папские апартаменты.
Какое-то движение привлекло его внимание – вскинутая рука, – но это был Карл Брюннер, который, подняв руку, прижал палец к уху. В тот же момент выражение его лица переменилось. Швейцарец расправил плечи и, привстав на цыпочки, подался вперед. Кровь прилила к лицу, глаза ожили и забегали. Поднеся к губам руку, он тихо сказал что-то в спрятанный на запястье микрофон и быстро шагнул к отцу Донати.
Священник наклонился к солдату:
– Что-то случилось, Карл?
– Да. Посторонний в Ватикане.
Покинув папские апартаменты, Эрик Ланге спустился этажом ниже и направился к кабинету государственного секретаря. В приемной он наткнулся на отца Масконе, доверенного секретаря кардинала Бриндизи.
– Мне необходимо увидеть кардинала.
– Это невозможно. – Отец Масконе переложил какие-то бумаги и заметно нахмурился. – Кем вы вообще себя считаете, что приходите и выступаете с такими требованиями?
Ланге ничего не сказал, но опустил руку в карман пиджака и выхватил пистолет.
– Матерь Божья, помолись за меня, – успел пробормотать секретарь.
Ланге выстрелил ему в лоб и двинулся дальше.
Габриель и отец Донати сбежали по ступенькам синагоги. Папский лимузин стоял в стороне, поблескивая от легкого дождика, окруженный несколькими карабинерами на мотоциклах. Отец Донати подошел к ближайшему из них.
– Мне необходимо вернуться в Ватикан. Нам нужен мотоцикл.