Сначала Тим подумал, что он ослышался:

– Пару месяцев?

– Ничего сложного, будешь заниматься аналитической работой, вместо того чтобы лезть под пули.

– А пока я буду трудиться, используя на полную катушку свои институтские знания, и составлять расписания дежурств… какую информацию обо мне будут сливать пиарщики?

Таннино подошел к стене и начал внимательно изучать висевший на ней шестизарядный «Уокер» сорок четвертого калибра. Из заднего кармана его брюк выглядывала черная пластиковая расческа.

– Информацию о том, что ты, как ответственный человек, решил записаться на курсы где учат контролировать гнев.

– Всего-то?!

– Вот именно. Всего-то. Ничего страшного. Тогда управление сможет поддержать твое решение стрелять на поражение, и все мы снова станем одной большой счастливой семьей.

– Какое отношение это все имеет к Мэйбеку и Дэнли?

– Абсолютно никакого. Это просто общественное мнение. Если ты когда-нибудь дослужишься до моего ранга, тебе придется это понять. Проклятое общество из-за этого козла-фотографа решит, что мы просто шайка жаждущих отморозков. Если мы дадим знать, что тот, кто стрелял, уделяет повышенное внимание методам сдерживания гнева, мы заткнем обществу рот, а канцелярские крысы, которые строят журналистов, смогут спокойно вернуться к своей обычной работе, то есть ничего не делать. – Он состроил гримасу, выражавшую крайнее отвращение. – Система в действии.

Тим встал:

– Я хорошо стрелял.

– Хорошо стрелять – понятие относительное. Я понимаю, тебе тяжело сделать то, что они просят, Рэкли, но у тебя вся карьера впереди.

– Думаю, моя карьера не будет связана со Службой судебных исполнителей США. – Тим отстегнул значок от пояса и положил на стол перед Таннино. Тот в приступе ярости схватил значок и швырнул его в Тима:

– Я не собираюсь принимать твою отставку, черт тебя подери! Что бы ты там ни сделал. Подожди немного, всего несколько недель. Возьми отпуск, не принимай решение сейчас, в таком состоянии. – Он выглядел усталым и старым, и Тим вдруг понял, как ему было больно и тяжело делать то, что он сам всегда презирал и считал трусостью.

– Я не собираюсь этого делать.

Голос Таннино смягчился:

– Я боюсь, что тебе придется это сделать. От остального я тебя защищу. От всего остального.

– Я хорошо стрелял.

Таннино посмотрел ему прямо в глаза:

– Я знаю.

Тим почтительно положил значок на стол Таннино и вышел.

9

По дороге домой из полуденного потока машин вынырнула белая «камри» и пристроилась рядом с машиной Тима. Маленькая девочка в желтом платье прижималась лицом к стеклу и корчила рожицы.

Тим задержал на ней взгляд. Девочка прижалась носом к стеклу, вытаращила глаза и высунула язык. Потом стала притворяться, что ковыряет в носу. Ее мать посмотрела на Тима извиняющимся взглядом.

Некоторое время их машины ехали рядом, трогаясь с места и тормозя одновременно. Тим пытался сосредоточиться на дороге, но гримасы девочки и ее яркое платьице притягивали его взгляд. Заметив, что Тим опять на нее смотрит, девочка широко открыла рот, как это умеют только дети. Потом посмотрела на Тима, чтобы увидеть его реакцию, и вдруг выражение ее лица изменилось: улыбка стала гаснуть, а затем и вовсе исчезла, сменившись досадой. Девочка сползла вниз на сиденье, и теперь Тим видел только ее макушку.

К тому времени, как он добрался до дома, на его рубашке проступили пятна пота. Он вошел в дом и повесил пиджак на один из кухонных стульев. Дрей сидела на диване и смотрела новости. Она повернулась, посмотрела на него и сказала:

– О нет.

Тим подошел и сел рядом с ней. Мелисса Июэ, ведущая теленовостей, затронула тему перестрелки, что было неудивительно. В верхнем правом углу экрана появился нарисованный пистолет. Личный логотип Тима. Надпись под картинкой гласила: Кровавая бойня в отеле «Марциа Доме».

– Они хотят пустить слух, что я записался на курсы, где учат контролировать гнев, а потом посадить меня за стол перебирать бумажки, пока буря не уляжется. Это позволит им прикрыть задницы, не беря на себя ответственность меня защищать и не признавая моей вины.

Дрей протянула руку и погладила Тима по щеке:

– Пошли их.

– Я уволился.

– Я рада.

На экране появилась корреспондентка – симпатичная афроамериканка и начала выспрашивать мнение прохожих о перестрелке. Толстый дядька с куцей челкой и в сдвинутой на затылок бейсболке – типичный «человек с улицы» из рекламных роликов – охотно поддержал разговор:

– По-моему, парень, убегающий от копов, вполне заслуживает пули в спину. Продавцы наркотиков – убийцы полицейских, это все знают. Их нужно казнить еще до того, как судья стукнет молотком. Этот парень, судебный исполнитель… я надеюсь, что его оставят в покое.

«Отлично», – подумал Тим.

Женщина с глазами, обведенными ярко-зеленой подводкой, добавила:

– Для наших детей гораздо безопаснее, когда продавцов наркотиков нет на улицах, а уж каким образом полиция их оттуда уберет, меня не волнует.

– Посмотри на них, – сказал Тим. – Они вообще не представляют себе, о чем идет речь.

– По крайней мере, у тебя есть сторонники.

– Такие сторонники опаснее врагов.

– Может, они никудышные ораторы, но у них вроде бы есть представление о справедливости.

– И полное знание закона.

Дрей подвинулась на диване, скрестив руки на груди:

– Ты думаешь, что закон поддерживает справедливость? Ничего подобного. В законе полно щелей и трещин, лазеек и ходов. На свете есть общественное мнение, личные предпочтения и обычный сговор. Посмотри, что произошло с тобой. Это справедливость? Конечно нет, черт возьми! Просто способ очистить чей-то имидж, ради чего тебя и принесли в жертву. Посмотри, как провели расследование смерти Джинни. Мы никогда не узнаем, что произошло на самом деле и кто в этом был замешан.

– Так ты злишься на меня, потому что?..

– Потому что мою дочь убили.

– Нашу дочь.

– У тебя была возможность – уникальная возможность – послужить справедливости. Но вместо этого ты служил закону.

– Справедливость будет восстановлена. Завтра.

– А что, если его не казнят?

– Тогда он до конца своих дней будет гнить в тюрьме.

Дрей покраснела, на ее лице застыло страшное напряжение. Она стукнула кулаком по раскрытой ладони:

– Я хочу, чтобы он сдох.

– А я хочу, чтобы он заговорил. Чтобы он рассказал, что произошло на самом деле, когда его будут допрашивать в суде. Чтобы мы узнали, стоит ли за этим еще кто-то. Кто-то, кто виноват в смерти нашей дочери.