Альстер вскочил с кресла.
— В таком случае чего мы ждем? Давайте посмотрим, что есть у нас!
Римская коллекция размещалась в самом большом зале шале. Общая конструкция помещения тем не менее мало чем отличалась от других хранилищ: полы из огнеупорной древесины — из панелей, покрытых смолой на водной основе, — белые стены и потолок обработаны огнезащитными спреями. Сами же тексты находились в массивных несгораемых шкафах за пуленепробиваемыми дверями.
Перед тем как подойти к пульту управления, Альстер попросил своих гостей сесть. Как только он ввел десятичный код, комнату огласил специфический сигнал, а затем раздался грохот раздвигающихся перегородок. Ручки на сейфах стали одновременно вращаться, и все они открылись.
— Вы уже решили, каким образом будете проводить поиск? Как я говорил, большая часть здешней коллекции не каталогизирована и не переведена.
— А та часть, которая все-таки была каталогизирована?
— Размещается в сейфах в зависимости от даты или темы, а из этих двух принципов я всегда выбираю тот, который в наибольшей степени соответствует моему настроению.
Бойд глубоко вздохнул. Поиск предстоит значительно более сложный, чем он первоначально предполагал.
Джонс в данный момент находился далеко от дома, тем не менее ему не составило труда войти в банк данных своего питсбургского офиса, чтобы получить информацию по Бойду и Марии. Прежде всего информацию, касающуюся связей Бойда с ЦРУ и семейной истории Марии. Если им с Пейном придется работать с ними бок о бок, необходимо располагать возможно большими сведениями.
Настоящее имя Бойда было Чарлз Ян Холлоуэй, в начале шестидесятых годов он закончил Академию ВМС в Аннаполисе. С того момента его биографию покрывала пелена тумана. Он поступает на службу в Пентагон, откуда «командируется с рядом временных поручений», и с тех пор полностью исчезает из анналов академии. Больше никаких сведений. Никаких адресов. Ничего. Холлоуэй был полностью стерт из их системы. И, как заключил Джонс, именно тогда на свет и появился Чарлз Бойд, начавший свою новую карьеру в ЦРУ.
Чтобы удостовериться в этом, Джонс направил Рэнди Раскину в Пентагон фотографию Бойда из местной газеты, заключив послание вопросом: «С Чаком можно выпивать без опаски?»
Рэнди без труда поймет вопрос, истолковав его так: «Не представляет ли Бойд опасности для Соединенных Штатов?» Если бы Джонсу захотелось узнать о доступе Бойда к секретной информации, он бы спросил: «Безопасно ли с Чаком обедать?» Если бы в ответе Раскина упоминался «обед из одного блюда», такая формула означала бы, что с ним можно обсуждать документы первого уровня секретности. «Обед из двух блюд» значил второй уровень, и т. д. Впрочем, Джонса подобные вещи мало интересовали. Никаких государственных тайн он с Бойдом обсуждать не собирался. Ему просто нужно было узнать, в каких отношениях с управлением находится профессор в данный момент.
Джонсу также хотелось выяснить, почему Раскин не предупредил их о связях Бойда с ЦРУ, когда Пейн звонил ему из Милана. Это показалось Джонсу крайне нелогичным.
Ожидая ответа Раскина, Джонс решил заняться сведениями о Марии и нашел их быстро и без особых сложностей. Она родилась и выросла в Риме, затем еще в детстве ее отправили в закрытую школу для девочек в Англии, закончив которую, она поступила в Дуврский университет. В документах Интерпола говорилось, что Мария очень редко выезжала из Англии даже на каникулы, что могло означать только одно — ее отношения с отцом были весьма натянутые.
Единственным продолжительным визитом Марии в Италию за прошедшее десятилетие был нынешний, начавшийся две недели назад совместным с Бойдом вылетом из Лондона в Рим. Далее Джонс смог проследить их путь до Орвието и пребывание там с помощью наблюдения за операциями с кредитными картами. Оплата гостиничного счета там, покупки в универмаге здесь, весьма скромные, — ничто не указывало на то, что Бойд с Марией были охотниками за сокровищами, ожидающими крупной добычи.
Расследования Джонса были прерваны электронным письмом от Раскина. Открыв его, Джонс прочел:
Пей без опаски, но не на людях. Иностранные вышибалы могут потребовать ваши документы.
Поначалу Пейн подумал, что доктор Бойд пошутил, когда попросил его выйти из помещения с Римской коллекцией, так как ему якобы не хватает пространства. Затем профессор стал говорить о своей клаустрофобии и о том, что для такого количества людей, рассевшихся за столом, явно недостаточно воздуха.
Пейн был потрясен. Однако поразмыслив над требованием Бойда, пришел к выводу, что профессор прав: в их исследованиях Пейн лишний. Он не знал ни слова по латыни и не мог заниматься каталогизированием древних рукописей. И у него не было тех блестящих умений работы с компьютером, которыми обладал Джонс. По сути дела, он способен был лишь стоять на страже у дверей и приносить коллегам сандвичи, когда проголодаются.
Тем не менее Пейн смирился со своей скромной ролью и решил не устраивать сцен. Он подошел к Альстеру и спросил, можно ли воспользоваться его кабинетом и поработать над собственным проектом. Альстер рассмеялся и сказал, что Пейн может распоряжаться комнатой по своему усмотрению, что было, вероятно, ошибкой с его стороны, так как Пейн решил снять отпечатки с тех пальцев, которые позаимствовал в Милане.
Процесс сам по себе был до предела прост. Опускаете палец в чернила, а затем ставите им отпечаток на бумаге. Примерно так, как делают малыши в детском саду. Только в данном случае Пейн использовал для игры чужие пальцы.
Закончив работу, Пейн снова положил пальцы в коричневый бумажный конверт с надписью «Не ешьте меня» и сунул в холодильник Альстера. Затем отослал отпечатки по факсу Рэнди Раскину, заключив, что только он сможет выяснить, кем были Манзак с Бакнером. В конце послания Пейн сделал приписку о том, что ответ нужно прислать как можно скорее на компьютер Джонса.
Завершив и это дело, Пейн, которому было нечем заняться, решил обследовать архив. Он ходил взад-вперед по коридорам, разглядывая все, что попадалось по пути: картины, статуи, стенды. Больше всего ему понравилась серия черно-белых фотографий, сделанных дедом Альстера в Вене в тридцатые годы. Большая часть запечатленных на них достопримечательностей была незнакома Пейну, но снимок липицианских жеребцов сразу же согрел его сердце.
Однажды, когда Пейн был совсем маленьким, родители убедили его посмотреть передачу по телевидению про великолепных белых лошадей, сказав, что это единороги, потерявшие свой рог. Пейн поверил им, так как никогда в жизни не видел более блистательного выступления. Лошади вошли в Императорский крытый манеж в Хофбурге под звуки скрипок, исполнявших «Арлезианку» Бизе. Затем последовала череда потрясающих пируэтов, курбетов и каприолей. До того момента Пейн не предполагал, что животные могут танцевать и вращаться на одном месте.
Он снял фотографию со стены и осторожно провел пальцами по выцветшему снимку. Все лошади, изображенные на нем, умерли задолго до рождения Пейна, но благодаря тщательной селекции — каждый липицианец имел специальную метку, означавшую его принадлежность к их аристократической породе, — они казались невероятно похожими на тех, что он видел в детстве. Те же благородные длинные шеи, мощные стройные ноги, мускулистые спины, густые гривы и поразительно большие влажные глаза, с какой-то загадочной мудростью взирающие на вас.