— Он не голубой.
— Разве я так сказал? О, милая, — если бы я знал, что ты так щепетильно относишься к его ориентации, — я всегда думал, что он нормальный мужчина, если что.
— Он такой и есть, Господи Боже! Где мои деньги?
— Нормальный мужчина позволяет тебе клянчить деньги у мужа?
— Линкольн, мне нужны деньги на карманные расходы. Мои собственные. Немного наличных, понимаешь?
— Так ты была на главпочтамте?
— Да — но в Глазго, а не в Эдинбурге, Линк.
— Я пошутил, детка. Наверное, ты приехала туда слишком быстро. Это же Англия, милая. Привыкай к размеренным темпам.
— Только не в Глазго. По сравнению с Фресно здесь Нью-Йорк.
— Серьезно? Должно быть, я застрял в Девоншире. Что, если мне смотаться в Глазго — ускориться, так сказать?
— Ни в коем случае!
— Я тебе совсем не нужен, моя прелесть?
Он потянулся к туалетному столику, пока она вещала:
— Милый, я понимаю, каково тебе сейчас. Правда-правда. Мне очень жаль — веришь? Но если ты приедешь в Глазго, это нам не поможет.
Нашарив на туалетном столике бумажный конверт, он ответил:
— Послушай, деньги я отправил, так что почему бы тебе не провести сегодняшний денек, шатаясь по городу, а завтра, глядишь, они и придут.
— Завтра? О Господи…
— Завтра утром. Первым долгом.
Он поиграл конвертом и улыбнулся спокойной улыбкой. В конверте лежал билет на рейс Бристоль — Глазго и обратно. Отправление — сегодня в пять часов вечера.
Полдень того же дня. Глазго. Утренняя дымка рассеялась, и небо сияло, точно начищенный поднос. Микки и Паттерсон стояли рядышком в зале для прибывающих пассажиров аэропорта Глазго, и физиономии у обоих были значительно мрачнее небесной лазури. Паттерсон бесился оттого, что ему не удосужились сообщить, куда они направляются; и когда Стречи отлучилась в дамскую комнату, пододвинулся поближе к Микки, будто из опасений, что тот тоже вздумает удрать. Микки пояснил, что у Стречи, должно быть, женские неприятности и она задержится. Паттерсон стоял к нему так близко, как то позволяли приличия. Стречи все не показывалась.
Мужчины ждали.
Вскоре Паттерсон не выдержал:
— Там у них что — очередь?
Микки пожал плечами.
— Женский туалет, знаешь ли.
— Почему бабы вечно столько возятся?
— Так уж они устроены.
— При чем тут это? Им это проще — спустил трусы, и всех делов.
— Я имел в виду женские уборные. Каждой женщине нужна отдельная кабинка.
Паттерсон принялся размышлять над услышанным.
— А кабинки-то тут при чем?
— Их всегда не хватает.
— И сколько их надо?
— По одной каждой.
— Я это понимаю…
— Нет, подумай. Мужикам ведь что? Вдоль стены спокойно может разместиться шесть писсуаров — но всего три кабинки. Потому-то в мужском туалете все происходит быстрее.
Паттерсон кивнул:
— Логично. Ну, еще накраситься, то да се.
— А ты что — красишься?
— Да нет — я про женщин. Потому Стречи и задерживается.
Паттерсон покосился на Микки:
— Вы что-то от меня скрываете?
Микки улыбнулся:
— А зачем? Чтобы смыться, мне достаточно щелкнуть тебя по носу.
Паттерсон сердито посмотрел на него. Стречи они дожидались в молчании. Когда она наконец появилась, сказала:
— Давайте поищем такси.
Они вышли на улицу — в серый шотландский день. Стречи сказала Паттерсону, что он может выбрать «любое» такси. Но Паттерсон тоже был городским жителем:
— Надо выбрать первое в очереди.
— Нам оно понадобится почти на весь день. Почему бы вам не договориться об оплате?
— Целый день?
— На пару часов точно. Так что договаривайтесь на полдня. Речь идет о деньгах вашего босса.
Паттерсон выругался и направился к ближайшему такси. Просунув голову в окно, он принялся яростно торговаться. Но таксист — истинный уроженец Глазго — оказался отнюдь не из робких и сумел дать ему достойный отпор. Он откинулся на своем сиденье, долго рассматривал неприятного англичашку, и, в конце концов, буркнул какую-то сумму на трудноразбираемом местном диалекте. Паттерсон поморщился — он решил поморщиться вне зависимости от суммы, которую назовет таксист, — и провозгласил:
— Двадцать фунтов за час.
Тот рассмеялся ему в лицо.
Паттерсон сказал:
— Двадцать пять всего — но не больше.
— Слышь, Джимми… — начал таксист.
К тому времени, когда они столковались о цене, Паттерсон начал сожалеть о том, что попытался сэкономить деньги Фрэнки. Он неохотно согласился и обернулся. А Микки и Стречи и след простыл.
Часам к пяти Линкольн почувствовал заряд оптимизма. А заодно и голод. Отказавшись от вполне сносного обеда в «Холидей Инн», он поехал в бристольский аэропорт и заказал там кофе и бисквит. Что было ошибкой. Сэндвич он не стал заказывать намеренно, памятуя о том, что англичане не умеют делать сэндвичей — но уж бисквит-то они могут сделать бисквитом? Ничего подобного — это была та же самая оладья. Другой формы, правда, — но такая же мягкая. И безвкусная — под стать английским сэндвичам.
Он уселся в зале ожидания и принялся облизывать пальцы — и то вкуснее здешних бисквитов — и озираться в поисках уборной. Перед полетом надо бы. Найдя искомое помещение, он отправился туда — когда вдруг его нагнал Фрэнки ди Стефано. Они уставились друг на друга:
— Ты направлялся в Шотландию?
— Нет, в сортир.
— Я поехал по одной дороге, а ты — по другой, верно? — Фрэнки злорадно ухмылялся. — Вот это совпадение — или нет?
Линкольн помахал у него перед носом липкими от сахарной пудры пальцами:
— Я руки помыть.
Фрэнки подошел к нему:
— Ты меня избегаешь, Линкольн?
— Пошли со мной, если хочешь.
— Липкие пальчики, говоришь? — Они протиснулись в дверь. — Ты — темная лошадка, Линкольн, и я всегда это знал. Что еще прилипло к твоим липким пальчикам?
Линкольн прошествовал к ближайшей раковине:
— Можешь посмотреть, как я буду мыть руки.
— Зачем тебе в Шотландию?
Линкольн продолжал мыть руки:
— Искать свою жену. А тебе туда зачем?