Вечером того же дня Лена сидела за столом на своей кухне и с умилением наблюдала, как Розум расправляется со второй отбивной.
— Леша, а за мной сегодня следили, — сообщила она игривым тоном.
Розум положил вилку, прожевал кусок, запил его вином из бокала, вытер губы салфеткой и внимательно посмотрел на Лену.
— Кто?
— Ну, машина такая бордовая. Джип. Сначала он к нам во двор заехал, когда я утром на рынок шла. Потом он опять во двор въехал, когда я с рынка вернулась на такси. А потом, представляешь, я сижу в салоне у Светки, а он стоит напротив салона на другой стороне дороги.
— А потом?
— Что «потом»? — спросила Лена, озадаченная неожиданно настойчивым интересом Розума.
— Ну потом, когда ты вышла из салона? Он тебя ждал?
— Ну да, стоял. А потом я села в троллейбус. А там такая давка была, и я уже ничего не видела.
— Если ты его еще раз увидишь, обязательно мне скажи. Как увидишь — сразу позвони на мобильный. Обещаешь?
— Ой, Лешка, да кому я нужна? Я думала, может, это ты за мной следишь… Ревнуешь, — поделилась своей версией Усольцева.
Но Розум снова не принял ее игривый тон и настойчиво повторил:
— Обещай мне, что сразу же позвонишь.
— Ну хорошо, хорошо, обещаю. Ты там совсем одичал со своими горцами. Сам шпион, и везде тебе шпионы мерещатся.
— Я не шпион. И с горцами дел не имею, — устало возразил Розум. — Я теоретик, а не практик. Аналитик. Штабная крыса. Сколько тебе можно повторять!
Какой Розум теоретик — Лена убедилась полтора года назад, когда они поздним вечером возвращались со дня рождения ее подруги Татьяны Дроздовой. На пустынной станции метро «Октябрьская», у соседней колонны, трое подвыпивших парней подошли к пожилому мужчине. Тот, не ожидая ничего хорошего от этой встречи, беспомощно озирался по сторонам, а здоровенный детина деловито осматривал содержимое карманов его поношенного пальто.
Розум медленно повернулся к парням. Его лицо стало каким-то задумчивым.
— Не смей, — зашипела Усольцева. — У них ножи!
— Не бойся, я сейчас. — И Розум мягко, как-то по-кошачьи, скользнул за колонну. Буквально в ту же секунду парень удивленно охнул и стал опускаться на пол. Когда Елена с криком «Не троньте его!» подбежала к месту происшествия, двое парней уже уносили третьего, волоча его по полу и примирительными жестами успокаивали Розума:
— Все, командир, все. Поняли, уходим.
Потом всю дорогу Лена злобно вышептывала Розуму:
— Придурок, их же трое было, а если бы нож?
— Да не волнуйся ты так, Леночка. Ну что нож? Не гранатомет же?
— Рембо х…ев!
— Ты где таких слов нахваталась? — весело удивился Розум.
— А то, наверное, мне негде было нахвататься. Я что, в Швейцарии росла? — сердито фыркнула Усольцева.
— Ну, в Швейцарии тоже, наверное, выражаются.
— Придурок, какой же ты придурок! — Лена вдруг заревела и уткнулась ему в плечо. Розум поцеловал ее в лоб и прижал к себе.
— Помирились, — одобрительно улыбнулась бабка напротив.
— А мы и не ссорились! — засмеялся Розум.
— Завтра с утра поедем на дачу, — сообщила Лена после ужина, убирая посуду. — Я взяла отгулы, и мы там будем до воскресенья. Продукты я приготовила. Протопим печку и будем наслаждаться природой и свежим воздухом.
— И любовью, — улыбнулся Розум.
— И любовью, — согласилась Лена.
— Только мне в пятницу надо быть в городе. С утра, ненадолго. Я позвоню, за мной пришлют машину. Туда и обратно.
— Ну могут они тебя хоть после войны отпустить на пару дней? — возмутилась Лена.
— Устал, — зевнул Розум. — Пошли спать, Ленка.
«С ним невозможно ругаться, — подумала Лена с досадой. — За два года мы с ним ни разу толком не поссорились».
— С тобой невозможно ссориться, Розум. А нормальные супруги должны уметь ссориться.
— Есть такой недостаток. — Розум подхватил Лену на руки.
— Подожди ты, дай мне хоть фартук снять.
— Не хочу ждать. Ты скучала по мне?
И Розум с Еленой на руках направился в спальню.
Дача Усольцевой досталась от бабушки. Она была очень старая, бревенчатая, с покосившейся верандой. Семейный склеп — называла ее бабка.
Дом находился хотя и близко от Москвы, но в непрестижном районе. Практически это был деревенский дом, и дачей его можно было назвать с большой натяжкой. Внутри он тоже напоминал крестьянскую избу. Большая печка старой кладки разделяла внутреннее пространство на четыре почти равные комнаты. Таких уже не делают, говорила бабушка о печке.
Только пристроенная широкая веранда отличала строение от обычного крестьянского жилья. С конца восьмидесятых, когда в Подмосковье началось интенсивное строительство, колхозы постепенно начали уступать земли, уменьшаясь как шагреневая кожа, вокруг появились элитные поселки. В девяносто втором отец Лены провел на дачу водопровод.
Шофер Розума помог занести в дом многочисленные пакеты с провизией и вещами.
— Как на зимовку, — ворчал Розум.
— Еще не хватит. Вот увидишь, — весело уверяла Лена.
— Я тебя жду в пятницу в семь ноль-ноль, — сказал водителю Розум. — Не опаздывай.
— Буду ровно в семь ноль-ноль, Алексей Викторович.
Лена распаковывала вещи, а Розум занялся дровами. Поленница была сложена под навесом, с правой стороны участка, у забора. Через полчаса в печке уже плясал веселый огонь. Лена, разложив вещи и продукты, переоделась в старую рубашку и джинсы, вышла на веранду и блаженно потянулась. Погода была тихая, солнечная, какая бывает в первые дни мая после холодов.
В воздухе, прогретом весенним майским солнцем, летали паутинки. На старой цветущей груше сидела ворона и удивленно качала головой, туда-сюда. Понаехали тут, явно сказала бы ворона, если б умела говорить.
— Лешка, иди сюда, посмотри, какая красота!
Розум вышел на веранду, обнял Лену, и они вместе стали смотреть на ясное весеннее небо, жмурясь от солнца.
В пятницу утром, без пяти семь, Розум ждал машину у ворот дачи. Водитель Сергей прибыл вовремя, и они поехали домой, где Розум собирался переодеться для доклада в «присутствии», как он называл свое управление. Возле подъезда стояла большая лужа после дождя, который шел всю ночь. На коврике возле порога было натоптано. Грязные следы мужских ботинок большого размера были отпечатаны на половике, как будто кто-то пританцовывал здесь, стоя лицом к двери. Розум, стараясь не шуметь, открыл дверь и зашел в квартиру.
Он остановился на пороге большой комнаты. Ящики серванта вперемежку с бумагами были разбросаны на полу. Та же участь постигла ящики письменного стола в комнате Ленкиного сына Саши, содержимое антресолей и прикроватных тумбочек в спальне. Платяной шкаф не тронули, и Розум вздохнул с облегчением. Там висел его служебный мундир.