«I'm sorry, Hillary. I'm truly sorry for you and Chelsea». [51]
Миссис Клинтон не ответила. Глаза у нее были красные. Губы дрожали. Она заставила себя улыбнуться, кивнула и, выпустив руку Хелен, пошла дальше, гордая, прямая, ни от кого не пряча глаз.
Хелен Лардал Бентли не забыла совет жены президента, но не последовала ему. Она не могла жить, не доверяя никому. А тем более не могла отправиться в долгий путь к высшей должности в США, не полагаясь полностью на группу надежных сотрудников, на особую группу близких друзей, которые желали ей только добра.
Одним из них был Уоррен Сиффорд.
Так она всегда считала. Но он беззастенчиво лгал. Обманывал ее, да как!
Ведь Уоррен не мог знать того, что, как он утверждал в письме, известно троянцам. Этого не знал никто. Даже Кристофер. Это ее тайна, ее бремя, и она несла его в одиночку больше двух десятков лет.
Все в целом совершенно уму непостижимо, и только паника, парализующий, несусветный страх, поразивший ее, когда Джеффри Хантер показал ей письмо, — только паника помешала ей осознать это еще тогда.
Уоррен лгал. Что-то здесь совсем не так.
Никто не мог знать.
Зубы словно покрыты каким-то налетом, и во рту противный вкус. Она медленно обвела взглядом ванную. И увидела то, что искала, возле зеркала. Ханна Вильхельмсен поставила для нее стакан с новой зубной щеткой и начатым тюбиком пасты. Она с трудом вскрыла упаковку, порезав палец о жесткий пластик, но кое-как вытащила щетку.
Оскалила зубы перед зеркалом.
— You bastard, [52] — прошептала она. — Пропади ты пропадом, Уоррен Сиффорд! Таким, как ты, самое место в аду!
Уоррен Сиффорд чувствовал себя прескверно.
В полумраке попробовал нащупать мобильник, который играл что-то вроде механической версии петушиного крика. Телефон не унимался. Толком не проснувшись, Уоррен сел в постели. Он опять забыл опустить шторы на окнах, но серый свет за легкими гардинами ничего не говорил о том, который час.
Петушиный крик зазвучал еще громче, и Уоррен, смачно выругавшись, принялся шарить по ночному столику. В конце концов телефон обнаружился на полу. На дисплее светились цифры: 5.07. Не иначе как он смахнул мобильник со столика за те три часа беспокойного сна, какие сумел урвать. Странно, как он мог так ошибиться, включая будильник. Ведь вообще-то рассчитывал встать в 7.05.
Несколько раз он промахнулся, но в конце концов утихомирил будильник. И снова лег. Закрыл глаза — и тотчас понял, что все напрасно. Мысли сталкивались, копошились, создавая неразбериху, которая не даст заснуть. Смирившись, он пошел в душ и почти четверть часа стоял под струями воды. Раз уж не удастся отдохнуть, душ по крайней мере поможет до некоторой степени взбодриться.
Он обсушился, надел боксерские трусы и майку.
Быстро разложил портативную контору. Не включая верхний свет, опустил плотные шторы. Для работы достаточно ночников и настольной лампы. Потом налил в чайник воды и, прислонясь к книжной полке, дождался, пока чайник вскипит. Минуту-другую с сомнением изучал кофе. Порошок явно перележал, запаха никакого, так что он взял пакетик с чаем, положил в чашку и до краев наполнил ее кипятком.
Новых мейлов нет.
Уоррен прикинул время. Лег он около двух ночи. То бишь около восьми вечера по вашингтонскому времени. Сейчас дома одиннадцать. Все работают на полную катушку. Но за четыре с лишним часа никаких депеш не поступило.
Наверно, думают, что он спит. Впрочем, и эта мысль ничуть его не успокоила.
Все безрезультатно. Охлаждение росло. Время шло, президента так и не разыскали, и позиции Уоррена Сиффорда ослабевали. Хотя он по-прежнему отвечал за связь с местной полицией, было совершенно очевидно, что работа в посольстве на Драмменсвейен изрядно увеличилась в объеме и интенсивности, а его ни о чем толком не информировали. Оперативники из ФБР, присланные в Норвегию через несколько часов после него, играли первую скрипку. Жили они в посольстве. Имели в своем распоряжении коммуникационные технологии, по сравнению с которыми его плохонькая контора с набором мобильников и засекреченным компьютером выглядела убогим экспонатом технического музея.
На норвежскую полицию они плевать хотели.
Конечно, кое-кто по-прежнему приходил на совещания, которые он старался проводить по нескольку раз в день, чтобы скоординировать действия американцев с возможными находками, следами и версиями норвежской полиции. Сообщив, что найден труп Джеффри Хантера, он как будто бы все же привлек к себе внимание. Насколько он понял посла, вслед за тем возник немалый дипломатический кризис вокруг выдачи бренных останков. Норвежцы хотели оставить их у себя впредь до экспертизы. США резко возражали.
— Черт побери, — прошептал Уоррен Сиффорд и потер лицо.
Он предупреждал посла Уэллса.
«Они будут рвать и метать, когда поймут, чем вы тут занимаетесь, — сказал Уоррен, встретив его накануне в посольстве. — Правительство у них, конечно, проамериканское, но, насколько мне известно, оппозиция в стране весьма сильна. Может, они и упрямые, как ты мне говорил, когда я приехал, но далеко не идиоты. И нельзя просто так…»
Ледяным взглядом посол остановил его и тоном, не терпящим возражений, произнес:
«Я знаю эту страну, Уоррен. Я — посол США в Норвегии. Я трижды в день встречаюсь с норвежским министром иностранных дел. Правительство этой страны в курсе всего, что мы делаем. Абсолютно всего».
Чистейшая ложь. И оба это знали.
Уоррен отпил глоток чаю. Безвкусный, но хотя бы горячий. Правда, и в номере тепло. Даже чересчур. Он подошел к коробке на стене: надо подрегулировать температуру. Но поди разберись с этой шкалой Цельсия! Сейчас стрелка стояла на двадцати пяти градусах, что безусловно слишком жарко. Может, пятнадцать будет лучше. Он поднес ладонь к фильтру в стене. Оттуда мгновенно потянуло прохладой.
Помедлив, Уоррен Сиффорд выключил компьютер. Рядом на столе лежали два документа. Один толстый, прямо целая книга. Другой — всего два десятка страниц. Он взял оба, сложил все подушки в изголовье кровати и лег.
Сначала полистал секретный отчет о состоянии расследования. Объемистый, больше двухсот страниц, и получил он его не по засекреченной электронной почте, как полагалось бы по всем инструкциям. О существовании отчета Уоррен узнал случайно, подслушав обрывки разговора в посольском штабе, и после некоторых препирательств добился доступа к этому документу. Конрад Виктори, шестидесятилетний спецагент, возглавлявший штаб, полагал, что Уоррену отчет без надобности. Мол, в таких ситуациях, как нынешняя, они действуют строго по принципу need-to-know, [53] и кто-кто, а Уоррен, с его-то опытом, должен это понимать. Он же сам сетовал, как трудно противостоять натиску норвежцев, которые стараются вытянуть из него все, что касается американской информации и следственных версий. Стало быть, чем меньше ему известно, тем меньше узнают норвежцы.