Было ясно, что речь идет о доверии. Я убрала с его лба волосы.
— Извини, — сказал он. — Я ни разу не говорил с тобой об этих вещах в течение всех трех лет.
— Тебе не за что извиняться, Джесси.
— Нет, есть за что. Я знаю, что имелась некая черная дыра, табу на некоторые темы. Но я не мог найти выход… Это были такие тяжелые времена, такие мрачные. От одной лишь мысли об этом у меня начинала кружиться голова. Передо мной словно открывалась какая-то бездна, в которую я упал бы, если бы только заговорил об этом вслух.
Его руки крепко сжимали мою талию.
— И ты до сих пор чувствуешь то же самое? — спросила я.
— Вот прямо сейчас, когда держусь за тебя, я в эту дыру не провалюсь.
Я обняла его за плечи. Он закрыл глаза.
— Спасибо за то, что терпишь меня.
— Не смей так говорить.
— Позволь мне высказаться. Спасибо за то, что навещала меня в больнице. И за то, что приходила, когда я восстанавливал трудоспособность.
— Ш-ш-ш.
— Нет, это важно. Трудные времена выявляют истинные качества людей. Ты начинаешь понимать, на кого можешь положиться.
У меня внутри все похолодело. Раньше Джесси не давал мне повода рассказать о том, как в эти самые трудные времена повели себя некоторые его друзья. А они попросту исчезли. Я молчала, потому что Джесси не нуждался ни в моем гневе, ни в моей жалости.
Отделение реабилитации было местом, трудным для посещений. Морально трудным.
В первый разя поехала туда через месяц после ДТП. Дело было вечером, и я привезла ему бутерброд типа «субмарина» и несколько бутылок пива. Когда Джесси увидел, как я направляюсь к нему по коридору, он ухватился за висящую над ним перекладину и начал подтягиваться. Я попыталась улыбнуться, но потерпела неудачу. На Джесси были фиксирующие бандажи, сквозь мышцы левой ноги до самой кости проходили стержни и шпильки. В свете лампы, стоявшей у кровати, лицо казалось бледным и осунувшимся. Джесси потерял около двадцати пяти фунтов веса. Рядом с ним лежал паралитик со скобой, привинченной к черепу.
— Я подумала, что ты… возможно… — сказала я.
Он пробовал сесть прямо. Я с ужасом смотрела на его усилия.
— Следующим фокусом будет отрывание задницы от матраца и перемещение ее на пол.
Во время второго посещения я увидела около кровати Джесси мужчину. Он стоял ко мне спиной. На нем была майка с логотипом Калифорнийского университета. Цвет волос, рост, телосложение — все как у Джесси. Страстное желание видеть Джесси здоровым пересилило логику, и я восторженно воскликнула:
— Bay!
В ответ ко мне повернулся… Адам.
Я застыла в дверях, с лица сползло идиотское выражение радости. Новое «вау» выразило глубокое разочарование.
— Иди сюда, — сказал Джесси (он сидел в инвалидной коляске рядом с кроватью).
От одной мысли, что он проведет в этой коляске остаток жизни, у меня заболели зубы. Но Джесси показал нам, что не считает себя инвалидом.
— У кого-нибудь есть сегодняшняя газета? — спросил он.
Мы с Адамом переглянулись.
— Нет, а что?
— Купите. И вообще, не вздумайте скулить надо мной как над покойником. Не то подъеду и врежу каждому по носу.
Джесси положил голову мне на плечо. Мне не нравились его благодарности, да и не думала я вовсе, что заслуживаю поздравлений в связи с тем, что осталась ему верна.
— Эй, — шепнула я.
Он поднял голову, и я его поцеловала. Где-то внизу, под нами, на песок накатывались волны.
— Я тебя люблю, — сказала я.
— Ты сообщаешь мне об этом не только потому, что приобрела свадебное платье?
— Не только. Я говорю это, потому что заказала пятьсот штук канапе. Я увязла в долгах по макушку.
Пробежал легкий ветерок. Я почувствовала, что покрылась гусиной кожей.
— Мы оба увязли, правда?
— Господи Иисусе, еще бы! Я не представляю себе, каким образом мы сумеем вытащить Адама из тюрьмы.
Джесси вздохнул.
— Эв, я должен сказать тебе кое-что. Мне продолжают угрожать.
— О Боже. Чего от тебя хотят?
— Пока не знаю. Уточнять они не стали.
Я попыталась в темноте понять по его лицу, о чем он думает.
— Джесси?
— Не знаю, Эв. Но думаю, что обстановка будет ухудшаться до тех пор, пока не начнет улучшаться.
— Пойдем в дом, — предложила я.
Мы покинули веранду. Я закрыла на замок двери и опустила жалюзи. Мы направились в спальню. Пока Джесси чистил зубы, я, стаскивая с себя джинсы, решила забыть обо всем, кроме любимого, — по крайней мере на ближайшие восемь часов.
Я включила стереосистему и поставила альбом Ареты Франклин. Когда вернулся Джесси, я наподобие Риты Хейворт опустилась на колени перед разобранной кроватью.
На лице у Джесси можно было прочесть горячее желание. Стало ясно, что это желание обоюдно. Это было что-то вроде выхода из боя для отдыха и восстановления душевных сил.
— Я не принял таблетки.
— Нет проблем. Иди сюда.
Он скользнул в кровать. Я расстегнула пуговицы на его рубашке и сняла ее.
— Ты знаешь, в каталогах сообщается, что женщины всегда носят нижнее белье, по цвету подходящее к мужскому, — сказал он.
— Ты читаешь каталоги женского нижнего белья?
— Только для того, чтобы давать обоснованные комментарии. Почему у тебя трусики вывернуты наизнанку?
Я оседлала Джесси.
— Потому что я половая извращенка.
— Неужто? — улыбнулся он. — Тогда ты мне подходишь.
— Разумеется. Вот ты, например, увлекаешься политикой. Как насчет того, чтобы поиграть в президента и первую леди? Или в Че Гевару и крестьянскую девушку?
— Превосходно. Сегодня я Че.
Я засмеялась, легла на него и поцеловала в губы.
В полночь зазвонил телефон. Я включила свет и потянулась через Джесси, чтобы взять трубку с ночного столика. Кончилось тем, что я оказалась на груди Джесси и почувствовала, как сильно у него колотится сердце. Он буквально горел. Наверное, ему опять снился кошмар. Я подняла трубку.
Звонил Адам.
— Меня отпустили, — сказал он. — Извините, но у меня нет денег на такси. Не мог бы кто-нибудь из вас подбросить меня до дома?
Утром мы с Джесси поехали в полицейское отделение, чтобы узнать у Криса Рэмси, чем объясняется снятие подозрений с Адама. Дежурному я сказала, что хочу видеть Криса, но вместо ответа получила какой-то странный взгляд. Дежурный попросил меня подождать минутку и позвонил лейтенанту Роуму.