– Она же грязная, вы ею пол мыли!
– Зато прохладная, – развеселилась проводница.
Люся еле сдерживала рыдания.
– Может, в вагоне есть врач? – с надеждой она обратилась к пассажирам.
– Ну, я врач, – выступил вперед усатый дядька.
– Вы?
– Я. Ветеринар я.
Петрова засомневалась, но справилась и виду не показала:
– Тогда окажите девушке помощь!
– Какой девушке? – протрубил, захватывая губами усы, Айболит.
– Вот этой девушке, – мрачно проговорила Люся и ткнула пальцем в сторону лежащей на полке Валентины.
– Как вы себя чувствуете, девушка? – начал допрос усатый ветеринар.
Петрова обомлела и, не веря собственным ушам, обернулась: Валя смотрела на склонившегося над ней мужика и почти беззвучно шевелила губами.
– Как вы себя чувствуете, девушка?
– Хорошо.
– Хорошо?
– Хорошо.
Айболит пощупал пульс и со знанием дела констатировал:
– Нитевидный.
– Нитевидный? – тревожно переспросила Петрова.
– Счас еще пощупаю, – пообещал спасатель и приступил к делу.
Сначала, по его представлениям, пульс обозначился на внешней стороне роскошного бедра, потом под круглой коленкой, наконец, около полной щиколотки. Валентина с изумлением смотрела на ветеринара. Люся – на ветеринаровы руки. И только повидавшая всякое проводница уверенно вмешалась в процесс осмотра:
– Эй, мужик! Девка – не лошадь. Руки-то не распускай!
– В общем, жить будет, – весело произнес застигнутый на месте преступления Айболит и вытер руки о штаны.
Мужики, переглянувшись, зареготали, а женщины укоризненно зашипели.
– А ну разойдись! – скомандовала проводница и замахнулась на зевак бывшим веником. – Пол домыть надо – скоро станция.
Перегнулась в пояснице и двинулась к началу вагона.
Поезд медленно подъезжал к станции со звучным названием «Свистелько».
Петрова перенервничала. На какое-то время силы ее, похоже, оставили. Зато Валентина оживала на глазах: она уже не просто сидела, опершись на подушку, но и с интересом вглядывалась в станционный антураж и вслушивалась в голоса привокзальных торговок.
– Картошечка! Картошечка горяченькая! Картошечка с укропчиком! Пиво! Лимонад! Лимонад! Пиво! Рыбка сушеная! Рыбка вяленая!
– Люсь, я есть хочу.
Петрова, прикрыв глаза, отмахнулась:
– Никуда не пойду.
– Люсь, есть хочется.
– Валь, ну я не знаю, тебе, наверное, нельзя.
На самом деле Петровой было лень двигаться, и она искала удобный повод для отказа.
– Люсь, ты же не доктор.
– Не доктор, – в который раз согласилась Петрова.
– Тогда откуда ты знаешь, что нельзя?
– Откуда-то знаю. Может, на НВП рассказывали.
– На НВП тебе про зарин, зоман и ви-газы рассказывали, – стала кипятиться Валя, понимая, что поезд на станции Свистелько не будет стоять бесконечно.
Голод будил беспокойство. Беспокойство – отчаяние. Валентина представила перспективы дальнейшего пути в город счастья по железной дороге и со злобой спросила:
– То есть не пойдешь?
Петрова тоже умела быть твердой:
– Не пойду.
По тону напарницы воскресшая из обморока Валя поняла: еды не будет. И с этого момента решила рассчитывать только на себя. Продумывая план мести равнодушной Люське, рассеянно следила за движущимися за окнами вагона пассажирами, прикидывая, кого позвать на помощь.
– Валя, успокойся уже.
– Люся, не могу: есть хочется.
– Кому это есть хочется? – В проходе остановился Валин спаситель.
– Ой, это вы? – обмерла от неожиданности Валентина. – Мне хочется.
Ветеринар плотоядно пожирал глазами недавнюю пациентку.
– Ничего ей не хочется, – запротестовала Петрова.
– Как это не хочется?! – возопила пышнотелая Валечка, поверившая, что спасение – вот оно, рядом, только руку протяни.
Люся стойко держала оборону:
– Проходите, проходите, мужчина.
– Па-ра-ха-ди, слу-у-шай, – зарокотали в проходе. – Па-ра-ха-ди, да-а?
Усатого Айболита вежливо сдвигали в сторону два лица кавказской национальности.
– Дэ-э-вачки! – ласково в растяжку пропела кепка. – Ди-ся-а-атое мэсто здэс?
Вторая кепка уточнила:
– И дэ-вэ-на-адцатое?
Петрова поправила:
– Девятнадцатое?
– Нэ дэ-вит-на-адцатое, а дэ-вэ-на-адцатое.
– Двенадцатое? – уточнила Люся. – Двенадцатое здесь.
– А, слу-у-шай, ха-ра-шо. Дэ-э-вачки с нами ие-дут, – весело сообщила большая кепка той, что поменьше.
– Дэ-э-вачки, – разулыбался младший кавказский брат. – Ха-ра-шо будим иехать, вэ-село.
– Арех лю-у-убишь, да-а? Курага лю-у-у-биишь?
– Спасибо, мы не голодны, – вежливо ответила Петрова.
– Слу-у-шай, йя нэ тэ-бя спра-а-шиваю. Ия ийо спра-а-шиваю, – гортанно расставила все по местам большая кепка.
– Меня? – зарделась Валентина.
– Тэ-бя, дэ-э-вушка. Как тэ-бя заву-ут?
– Валя, – пискнула Люсина подруга и как-то подбоченилась. План мести реализовывался сам собой. Петрова была повержена: ни тела в ней, ни румянца, еще и очки на носу.
– Ачки сними, а-а? – вступила в беседу кепка, что поменьше.
– Я? – уточнила Петрова.
– Ну не я же, – хихикнула дородная предательница.
– Нэ ана. Ты.
– Зачем? – строго переспросила Люся.
– Па-смат-реть.
– Нечего на меня смотреть, – насупилась Петрова.
– И на нее нечего, – неожиданно вступила в разговор непонятно откуда выросшая в проходе проводница.
От звука ее голоса большая кепка, склонившаяся над Валей, вздрогнула:
– Вай, Галичка, иэ-та ты?
– Я, Зоник, я, дорогой.
Зоник под синевой небритости заметно побледнел и подобострастно зарокотал:
– Арех возьми дэ-тям. Курага возьми.
– Давай, Зоник. Клади тут свой арех, свой курага, – передразнила кавказца Галичка.
– Зачем тут, а? – не снижал обороты Зоник. – К тэ-бе пайдем. Пайдем, да-а?
Проводница горячего парня ответом не удостоила. Пошла хозяйкой по вагону, призывая новых пассажиров приготовить билеты и деньги за белье. Ее голос после горного клекота показался Петровой песней. Наступила Люсина очередь победоносно смотреть на подругу и мысленно хлопать в ладоши.