Дэвид неожиданно решил, что созидание зрительных образов ему не помогло. Поэтому он открыл глаза и увидел сидящую посреди пола девушку со скрещенными ногами.
Он закрыл глаза, затем снова открыл.
Девушка все еще была здесь. На ней были надеты старые потертые джинсы и выцветшая куртка. И это не Линн. У Линн короткие волосы. У этой девушки волосы длинные, не по моде. Руками она обняла колени и смотрела куда-то вбок. В лунном свете вырисовывались черты лица, нежные, миловидные. Знакомые ему черты.
— Кейти?
Та не двигалась, даже не смотрела на него. В каком-то смысле это было совершенно не удивительно, потому что он знал, что Кейти мертва, и мертва уже давно. Но сейчас она была здесь. Он видел ее. Поэтому повторил ее имя, на этот раз громче.
Девушка медленно поднялась, однако по-прежнему не смотрела в его сторону. Когда она встала, на него повеяло каким-то запахом. Он не мог подобрать для него определения. И понял, что не хочет подбирать. Запах не сильный, но скверный.
Она слишком долго поднималась с пола. Наконец повернула голову, чтобы взглянуть на него. Радужные оболочки ее глаз были черными. Кожа на лице бледная и обвисшая. Ногтей на руках не было.
Она начала говорить:
— Помнишь то время, когда ты рассказывал, как тебе во сне пришла мысль: вот бы вдруг увидеть всех людей, с которыми когда-либо встречался или тусовался, и понять, считают ли они тебя привлекательным и хотели бы заняться с тобой сексом? И чтобы картинка получилась объемной, как в жизни, и все эти люди стояли бы кругом с тобой в центре, и чем ближе стояли к тебе, тем чаще, значит, думали о тебе и тем грязнее были их мысли на твой счет?
Она говорила тихо, бубнила на одной ноте, словно одурманенная или уставшая. Движения ее губ немного не совпадали со звуком, губы продолжали шевелиться еще секунды три после того, как голос уже стих.
— Я не помню, — ответил Дэвид.
— Ты никогда не помнишь того, чего не хочешь помнить.
— Может, я и говорил такое.
— Да, может.
Она подошла к нему, подволакивая левую ногу. Обошла слева, ступила за край дыры, но не упала. Она так и замерла в воздухе, после чего исчезла из поля зрения.
Уорнер сидел в кресле, вцепившись руками в подлокотники. По штанам растеклась моча, которой, как ему казалось, в его организме больше нет. Он знал, что попросту не мог видеть девушку, однако… А вдруг та вернется?
Она не вернулась.
Но он все равно уже больше не смог заснуть.
Ну а здесь и сейчас он оставил надежду подыскать остроумный ответ и вместо того задает вопрос, который вертелся у него в голове:
— Что ты сделал с Хейзел?
Хантер глядел невесело. Не похоже, чтобы тот собирался его обмануть. Скорее, он не хочет говорить на эту тему. Значит, Хейзел мертва. Уорнер помнит, какой она была двадцать с лишним лет назад, когда тот впервые увидел ее. Жена одного из самых крупных здешних дельцов, в общество которых он пытался пробиться. Изумительно ухоженная женщина немного старше его. Ему не раз казалось, что та поглядывает на него особенным образом, но, наверное, ошибался — они с мужем были очень близки. Вообще их круг сложился задолго до того, как к ним присоединился Уорнер, а положением в таком обществе не рискуют ради пары случайных совокуплений.
— Я помню Уилкинса, — произнес Хантер. — Он казался вполне приличным человеком. Неужели он действительно принимал в этом участие?
— Участие в чем?
— Ты знаешь.
Сидящий в кресле собрался с силами.
— Знаю. Но мне кажется, что ты до сих пор ничего не понял.
— Не хочешь меня просветить?
— Нет.
— Я так и думал. Поэтому оставлю тебя еще на какое-то время. Мне предстоит работа. Надо все прибрать. И виноват в этом ты. Снова затеял какую-то дурацкую игру?
Уорнер посмотрел на него.
— Да, — сказал Хантер. — Она рассказала.
Когда Хантер оттолкнулся от стены, собираясь уходить, пленник в кресле ударился в панику.
— Ты, задница, у меня имеются друзья! Другие, не этот стариковский клуб. Друзья с неограниченными возможностями. Я исполняю свои обязанности по отношению к ним. Они мои должники. Тебя похоронят и сожгут твою могилу!
— Это уже было, — сказал Хантер. — Быть похороненным не так уж страшно. Сколько бы земли ты ни наваливал на человека, он все равно найдет способ выбраться наружу.
— А что, если они все же сделают это? Ты навсегда останешься дерьмом. Я же всегда буду тем, кто я есть.
— Это верно, приятель, и, должно быть, сейчас эта мысль здорово тебя утешает.
Хантер подошел, внимательно посмотрел на человека в кресле, и Уорнер смутился и испытал замешательство, заметив в его глазах что-то похожее на сострадание.
— Ты принадлежишь к старой школе. Но даже старые псы вроде тебя время от времени обучаются новым фокусам.
Он поднял с колен Уорнера бутылку с водой и отвинтил крышку. Отпил глоток, и пленник в кресле подумал: да, разумеется, все это лишь для того, чтобы еще раз помучить меня. Однако Хантер опустил бутылку и поднес ко рту Уорнера.
Опасаясь — и зная, — что это просто обман, но от отчаяния не в силах сопротивляться, Уорнер жадно потянулся к бутылке. Хантер приблизил горлышко к его рту, аккуратно наклонил. Вода медленно, непрерывной струей потекла ему в рот. Он явственно чувствовал, как та стекает по пищеводу и попадает в желудок. Хантер держал бутылку, постепенно меняя угол наклона, чтобы вода текла непрерывно, пока бутылка не опустела. Затем он смял ее, убрал в карман и подошел к тому выступу над ямой, где забирался накануне.
— Спокойной тебе ночи, Дэвид.
Пытаясь побороть подступающую тошноту, Уорнер повернул к нему голову.
— Она ведь сказала тебе что-то еще.
Хантер улыбнулся.
— Я вернусь.
Он сел на край дыры и уже собирался спрыгнуть, но задержался, будто ему в голову только что пришла мысль.
— Да, еще одно, — добавил он. — Проезжая по Лонгбот-Ки, я кое-что заметил. Не знаю, что это значит, но может, ты знаешь. Похоже, копы сильно заинтересовались твоим домом. Там стояло четыре или пять машин. И еще пара фургонов криминалистов. Больно много суеты вокруг пропавшего человека, пусть даже и очень богатого.
Он подмигнул, а потом исчез.
Вода все изменила. В голове у него прояснилось. Уорнер понимал, что это временно, и по неизвестной причине ему представился верный пес, запертый в доме со старым, умершим хозяином; тот лакает кровь из тела, прогрызает дырку, засовывает туда нос, кусает… Короче говоря, здорово. Мясная жила. Но когда она кончится, то уже навсегда.
Он почувствовал себя вполне сносно. Мысли уже в состоянии были сопротивляться самим себе, обращаясь к золотым денечкам. Его разум могучими руками поднял перед его мысленным взором счастливые моменты. Он мог подержать их, покрутить так и сяк, рассмотреть прошлое под любым углом. Еще недавно такие воспоминания сопровождались бы слабыми уколами совести и сомнениями. А сейчас? Нет нужды, нет места и времени. Он имеет право быть тем, кто он есть и будет всегда.