— Марвелла.
Забрав у нее книжку, Сильви тщательно проверила стихи.
— Довольно сочно, — заключила она.
— «Сочно» — это следует считать критикой? — Посмеявшись, Урсула впилась зубами в яблоко.
— Все умничаешь, — вздохнула Сильви. — Девочке это не к лицу. Какие у тебя начнутся предметы после каникул? Латынь? Древнегреческий? Еще и английская литература? Не вижу смысла.
— Не видишь смысла в английской литературе?
— Не вижу смысла в ее изучении. Разве не достаточно просто читать?
Она снова вздохнула. Дочери были совершенно на нее не похожи. На мгновение Сильви перенеслась в прошлое, оказалась под ярким лондонским небом, втянула носом запах весенних цветов, только что умытых дождем, и услышала приятное позвякивание колокольчика на сбруе Тиффина.
— Возможно, займусь современными языками. Еще не знаю. Наверное, я пока недостаточно хорошо продумала план.
— План?
Наступила тишина. В эту тишину лениво вошла лисица, равнодушная ко всему.
Морис вечно порывался ее подстрелить. Но либо он был не таким уж метким стрелком, как хотел думать, либо лисица оказалась умней его. И Урсула, и Сильви склонялись ко второму.
— До чего же нарядная, — сказала Сильви. — А хвост какой роскошный.
Лисица села на траву, как собака в ожидании обеда, и не сводила глаз с Сильви.
— Ничегошеньки для тебя нет. — В доказательство Сильви повернула руки пустыми ладонями кверху.
Осторожно, чтобы не спугнуть гостью, Урсула бросила на траву огрызок яблока; лисица подбежала, неловко подняла его зубами и пустилась наутек.
— Всеядная, — сказала Сильви. — Как Джимми.
При появлении Мориса обе вздрогнули. Он поднял винтовку системы «пэрди» и азартно спросил:
— Тут была эта чертова тварь?
— Не выражайся, Морис, — упрекнула Сильви.
Он приехал домой после выпуска, перед началом юридической стажировки, и всем своим видом показывал, как ему скучно. Можно устроиться на ферму в «Холле» и немного подработать, предложила Сильви, — там всегда требуются сезонные рабочие.
— Крестьянином? В поле? — возмутился Морис. — Вы для этого дали мне дорогое образование? — («А для чего, собственно, мы дали ему дорогое образование?» — недоумевал Хью.)
— Тогда научи меня стрелять. — Урсула вскочила, отряхивая юбку. — Давай-давай, я могу взять старое папино ружье.
Он пожал плечами:
— Мне не жалко, но девчонки — мазилы, к стрельбе не способны, это общеизвестный факт.
— Девчонки ни на что не способны, — согласилась Урсула. — От них вообще проку нет.
— Иронизируешь?
— Кто, я?
— Для первого раза нормально, — нехотя признал Морис.
Они стреляли по бутылкам, расставленным на каменной стене возле рощицы. Урсула попадала гораздо чаще Мориса.
— Ты точно раньше не пробовала?
— Где я, по-твоему, могла пробовать? — сказала она. — Просто я быстро схватываю.
Вдруг Морис резко повернул ствол в сторону опушки; не успела Урсула рассмотреть, во что он целится, как прогремел его выстрел, уничтожив мишень.
— Наконец-то достал гадину! — возликовал он.
Урсула бросилась в ту сторону и еще издали увидела кучку рыжевато-бурого меха. Белый кончик роскошного хвоста едва заметно дрогнул, но маминой лисицы уже не стало.
Сильви отдыхала на веранде, листая журнал.
— Морис лису застрелил, — выдохнула Урсула.
Сильви запрокинула голову и отрешенно сомкнула веки:
— Этого следовало ожидать. — И открыла глаза. В них блестели слезы.
Никогда еще Урсула не видела, чтобы мама плакала.
— Дай срок — я лишу его наследства, — выговорила Сильви, и замысел хладнокровной мести осушил ей слезы.
Памела тоже вышла на веранду и вопросительно вздернула одну бровь.
— Морис лису застрелил, — ответила Урсула.
— Надеюсь, ты после этого застрелила его, — сказала Памела. Она не шутила.
— Пойду встречу папу с поезда, — сказала Урсула, когда Памела ушла в дом.
На самом деле она вовсе не собиралась встречать папу с поезда. После своего дня рождения Урсула тайно бегала на свидания с Бенджамином Коулом. С Беном, как она его теперь называла. На луг, в лес, на дорогу. (Да куда угодно, лишь бы подальше от дому. «Хорошо, что погода стоит ясная и не мешает вашим нежностям», — с клоунской ухмылкой говорила Милли, вздергивая и опуская брови.)
Урсула обнаружила, что способна быть заправской лгуньей. (А разве прежде она за собой такого не знала?) Тебе в лавке ничего не надо? или Пойду вдоль дороги малину собирать. А что такого, если бы о них узнали?
— Думаю, твоя мама наняла бы человека, чтобы меня убить, — сказал Бен. (А Урсула представила, как Сильви говорит: «Еврей?») — Да и мои бы не простили, — добавил он. — Мы с тобой слишком молоды.
— Как Ромео и Джульетта, — сказала Урсула. — Под звездой злосчастной {199} и так далее.
— Только мы не собираемся умирать за любовь, — сказал Бен.
— Так ли уж плохо умереть за любовь? — задумалась Урсула.
— Плохо.
Их отношения становились очень «жаркими»: ласки, пальцы, стоны (с его стороны).
Не знаю, сколько еще смогу «сдерживаться», говорил он, но она не понимала, о какой «сдержанности» идет речь. Разве любовь не означает, что им не нужно сдерживаться? Она рассчитывала, что они поженятся. Нужно ли будет ей сменить веру? Стать «иудейкой»?
В этот раз они пришли на луг и лежали обнявшись. Очень романтично, думала Урсула, если не считать, что тимофеевка ее щекотала, а от ромашек начиналось чиханье. Не говоря уже о том, что Бен все время ерзал и норовил забраться на нее сверху, — тогда она чувствовала себя как в гробу, наполненном землей. По его телу пробежал спазм; она решила, что так начинается агония перед смертью от апоплексического удара, погладила его по голове, как больного, и встревоженно спросила:
— Что с тобой?
— Прости, — сказал он. — Я нечаянно. — (А что он такого сделал?)
— Мне пора, — сказала Урсула.
Напоследок они отряхнули друг дружку от травы и цветов.
Урсула опасалась, что пропустила поезд, на котором обычно приезжал Хью. Бен, посмотрев на часы, сказал:
— Они давным-давно дома. — (Хью и мистер Коул возвращались одним и тем же лондонским поездом.)
Уйдя с луга, они перелезли через низкую каменную стену и оказались на пастбище, тянувшемся вдоль дороги. Коровы еще не вернулись с дойки.