— Послушайте, — неуверенно сказала она, — вам ведь наверняка что-то от меня нужно. Должна же быть какая-то причина, почему вы так со мной поступаете. Пожалуйста, побыстрее сделайте, что хотите, а потом или убейте меня, или дайте поесть. Я хочу есть.
— Открой рот.
Она с готовностью подчинилась, и рот ее немедленно заполнился слюной. Несколько мгновений ничего не происходило, затем появилась рука. В ней не было ничего похожего на еду, лишь маленькая белая бумажка. Рука прижала бумажку к ее языку, а затем убрала. Сара заплакала.
Мужчина немного помолчал, затем неодобрительно фыркнул.
— Никаких изменений, — сказал он. — Упрямый, маленький геном.
Бумажка упала в дыру рядом с ней.
— Ты ведь так ничему и не научилась, верно?
Сара всхлипнула.
— Вы мне ничего не говорили.
— Я начинаю задумываться насчет тебя, — сказал он. — Я считал, что ты не такая. Что ты можешь измениться. Я пришел специально за тобой, у меня были свои планы в отношении нас обоих. Но теперь я сомневаюсь, что ты вообще мне подойдешь.
— Вот как? Почему же?
— Ты ленивая, избалованная и не делаешь особых успехов.
— Да? Ну, тогда вы действительно сумасшедший.
— А ты — глупая маленькая сучка.
— Пошел к черту, — сказала она. — Ты, чертов псих. Я все равно сбегу и проломлю тебе башку.
Она крепко сжимала губы, пока он лил ей на лицо воду.
Он долго не возвращался.
В Хантерс-Рок мы прибыли в три часа утра, после короткого перелета и долгой поездки. Когда мы приземлились в Орегоне, я поехал сперва по шоссе, пересекавшему границу штата, а затем по дорогам, которые помнил с давних времен, — чувствуя себя так, словно двигался по следам исследователя, о котором только читал, а не возвращался в родные места. Постепенно мы начали проезжать более знакомые мне места, отчего стало лишь еще тяжелее. Я выбирал не самые прямые пути, и, думаю, Бобби меня понимал — по крайней мере, он ничего не говорил.
В конце концов мы остановились возле старого мотеля, который не был мне знаком, в двадцати милях от города. Я готов был спать и в машине, но Бобби, как всегда практичный, заметил, что днем мы сможем успешнее заниматься своим делом, если проведем несколько часов в постели. Мы подошли к двери и постучали. По прошествии довольно долгого времени появился парень в футболке и пижаме и выразил искреннее недовольство нашим появлением. Мы согласились, что время позднее, но раз уж он все равно проснулся, то мог бы и немного подзаработать, предоставив нам комнату на двоих.
Он смерил нас долгим взглядом.
— Вы что, парочка извращенцев?
Мы посмотрели на него, и он, видимо, решив, что лучше уж сдать комнату двум потенциальным гомосексуалистам, чем быть избитым до смерти посреди ночи, протянул мне ключ.
Бобби улегся на кровать и тут же заснул. Я попытался сделать то же самое, но мне это никак не удавалось. В конце концов я встал и вышел из комнаты. Купив в автомате пачку сигарет, я направился в центр старого двора, где ржавый забор окружал остатки плавательного бассейна. Подтащив к его краю обшарпанное кресло, я сел. Вокруг было темно, если не считать запыленной розовой неоновой вывески и отблесков лунного света на облупившейся краске. Достав пистолет, который дал мне Бобби, я некоторое время его рассматривал. Однако ничего особо интересного не нашел и снова убрал его в карман пиджака.
Глядя на пустой бассейн, я размышлял о том, как давно он опустел. Судя по виду, довольно давно: стенки потрескались, а в шестидюймовом слое ила на дне вполне могла бы зародиться новая жизнь. Когда-то он был полон прохладной воды, и семьи с удовольствием отправляли туда своих детей, радуясь отдыху после долгой поездки. Судя по вывеске, мотель относился где-то к концу пятидесятых. Я мог представить себе тогдашнюю жизнь, но лишь в виде неподвижных кадров — моментальных снимков тех счастливых лет, слегка выцветших и застывших, словно реклама той жизни, которую нам постоянно обещали. Мир радости и света, пикников и крепких рукопожатий, тяжкой работы, настоящей любви и честной игры — жизни такой, какой она, по всеобщему мнению, должна была быть. Вместо этого мы неприкаянно бродим, лишенные харизмы и цели, — и в конце концов понимаем, что никому на самом деле не нужны и никто на нас не смотрит.
Мы настолько привыкли видеть и слышать о всевозможных событиях, что, когда нечто подобное происходит с нами в действительности и жизнь оказывается весьма далека от наших ожиданий, мы даже толком не знаем, как следует себя в такой ситуации вести. Наша жизнь непознаваема для нас самих. Следует ли все так же пытаться быть счастливыми, когда все вокруг кажется неправильным, мрачным и серым? Как можно быть довольным жизнью, когда все то, что показывают по телевидению, выглядит намного лучше?
Я верил, что Бобби уже выяснил правду и что мое рождение не зафиксировано нигде в Хантерс-Роке, но должен был проверить это сам. Все время, пока я ездил с Чипом Фарлингом, ко мне тянулись холодными пальцами события моего детства. Если мои родители отправились куда-то в другое место, чтобы родить меня, — возможно, это и не имело особого значения. Возможно, они поехали куда-нибудь на уик-энд, пользуясь последним шансом перед прибавлением семейства, и роды застигли их врасплох вдали от дома. Но разве не такую именно историю стали бы они рассказывать своему ребенку, нечто вроде эпизода, который делает каждую жизнь уникальной? Я мог лишь предположить, что мне ничего не рассказали из-за того, что, где бы ни произошли роды, — родились близнецы. Почему это имело такое значение и почему они совершили то, что совершили, — я не имел никакого понятия. Возможно, это был некий пробел в моей жизни, который я подсознательно пытался обходить. Подобные ощущения время от времени испытывает каждый. Но для меня они были чересчур болезненны — и, возможно, я наконец выяснил почему.
Не знаю, как долго продолжался странный шум — возможно, и не очень. Но постепенно я понял, что слышу тихий плеск. Казалось, он раздавался очень близко, настолько близко, что я развернулся в своем кресле. Позади ничего не было. Снова повернувшись, я понял, что неправильно определил направление и что звук доносится с дальнего конца бассейна. В темноте ничего не было видно, но казалось, будто там тихо плещется вода. Я удивленно выпрямился в кресле. Вода в бассейне поднималась все выше, медленно, но заметно. Ее глубина составляла уже не несколько дюймов, но целый фут. Только теперь я заметил в бассейне двух человек, в дальнем его конце. Один был чуть выше другого, и оба сперва казались лишь бесформенными тенями. Держась за руки, они с трудом продвигались вперед, преодолевая сопротивление продолжавшей подниматься вязкой воды. Плеск становился громче, по мере того как бассейн наполнялся, а человеческие фигуры двигались энергичнее, пытаясь добраться до неглубокой стороны бассейна, где сидел я.
Луна осветила их черты, и я понял, что это мои мать и отец. Они могли бы двигаться быстрее, если бы отпустили друг друга, но они этого не делали. Даже когда вода дошла им до пояса, они держались за руки под ее поверхностью. Вероятно, они меня увидели — по крайней мере, они смотрели в мою сторону. Рот отца открывался и закрывался, но даже если он что-то и пытался говорить, то до моих ушей не доносилось ни звука. Их свободные руки были погружены в тяжелую воду, но плеска слышно не было. Не имело никакого значения, насколько близко к краю им удалось добраться — бассейн не становился мельче. Вода не переставала подниматься. Она не остановилась, даже дойдя им до подбородков, даже после того, как начала переливаться через края бассейна и расползаться, словно темная ртуть, вокруг моих ног. Глаза матери были спокойны до самого конца; однако на лице отца я заметил страх, впервые в моей жизни, и именно его руку я видел до последнего мгновения, когда они почти достигли края, продолжая тонуть, но пытаясь дотянуться до меня.