Спустя месяца два-три после выписки того самого первого раненого, он зашел осмотреть очередного. В это время по телевизору, стоявшему на тумбочке, показывали новости. Кого-то опять расстреляли посреди улицы из автомата. И взглянув на экран, Барханов увидел крупным планом лицо своего первого раненого, о котором так заботливо спрашивал подполковник милиции. Теперь бывший раненый стал трупом.
— Куда ты меня везешь? — рассмеялась Люба, когда выяснилось, что из авиапорта Акапулько им еще пилить и пилить на автобусе. — Тут нас даже КГБ не отыщет.
Они сразу поняли, что прилетели в весьма жаркое место: теперь плащ и куртка, купленные на скорую руку в Нью-Йоркском аэропорту, были сильно некстати. Окружавшая их мужская публика населения носила в основном светлые шорты.
Акапулько было единственным местом, которое Валентин помнил из географии. Его знакомый, с которым они общались три дня на конгрессе хирургов в родном Питере, жил в городе с названием Мазатлан.
— Когда бы вы ко мне ни приехали, для вас всегда найдется гостевая комната в моем доме, — говорил при прощании Карлос Диего, мексиканский хирург и ровесник Барханова.
Конгресс проходил полгода назад в белые ночи. Валентин с Любой поводили его по городу, а потом устроили домашний прием, даже показали операционную.
Карлос так зазывал их в гости, словно его дом на берегу Тихого океана располагался в получасе пути от квартиры Барханова. Валентин и подумать не мог, когда, улыбаясь, благодарил за приглашение,, что когда-нибудь они этим приглашением воспользуются. Но то самое «когда-нибудь» наступило очень быстро.
Барханов успел позвонить Карлосу из Нью-Йорка и даже назвал номер рейса. Тот сильно оживился, обещал встретить, но среди встречающих они с Любой его не обнаружили.
— Может, возьмем такси? — неуверенно предложила Люба.
Пока Валентин раздумывал, к ним подошел загорелый парень в шортах, — в России тянулась зима, а тут стояла настоящее лето, — и спросил:
— Сеньор Валентинос?
— Си! Си! — обрадовался Барханов и перешел на английский. Вы меня встречаете?
— Я помощник сеньора Диего. Он просит извинения за то, что не смог встретить лично. Мне поручено отвезти вас в его дом.
А дальше начался праздник. Они сели в большой открытый автомобиль. Машина проехала по аллее среди цветущих деревьев, а потом понеслась по шоссе вдоль берега океана
— Это сказка! — сказала оттаявшая от невзгод Люба.
— Платное шоссе, здесь можно ездить только быстро, — объяснил, повернувшись к ним, помощник Карлоса.
— Ой, скажи, пусть он смотрит вперед! — испуганно проговорила Люба.
Помощник понял ее и рассмеялся.
— У нас так водят все. Разве вежливо разговаривать с собеседником, повернувшись к нему затылком? Вы из России?
— Да! — прокричал Валентин.
— Из какого города?
— Санкт-Петербург!
Название города, видимо, ничего не сказало помощнику, и он переспросил:
— Это Сибирь? Чукотка?
— Нет, это Балтийское море!
— А-а-а, — отозвался помощник. — Скандинавия. Норвегия.
Валентин решил, что будет безопаснее не вдаваться в подробности географии, потому что помощник разговаривал по-прежнему, развернувшись к ним лицом. А машина в это время неслась на бешеной скорости.
Теплый ветер упругой волной бил им в лицо. Рядом накатывались на берег другие волны — океанские. Иногда низко над водой, хищно выставив клювы и распластав огромные крылья, медленно пролетали белые птицы.
— Я таких огромных птиц никогда не видела! — сообщила Люба. — Смотри, какие красивые!
— Это альбатросы! — крикнул Барханов. Он и сам их прежде не видел, но догадался. И даже вспомнил знаменитые стихи Бодлера:
Когда в морском пути тоска грызет матросов,
Они, досужий час желая скоротать,
Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,
Которые суда так любят провожать
Дальше шли строки про два белоснежных крыла, которые волочились по грязной палубе, про неуклюжесть и жалкость царя воздушных стихий в условиях низменной жизни. И про несчастного поэта, чья судьба так схожа с судьбой альбатроса Валентин мог бы добавить, что и их судьбы в родной стране схожи. Эти стихи он прокричал почти в самое ухо Любе. И она, счастливо улыбнувшись, дотронулась до его руки.
— Ты так много знаешь!
Машина подкатила к белоснежному трехэтажному зданию, соединившему в себе современный и колониальный стиль: с колоннами, высокими застекленными верандами. Дом словно парил над океаном, готовясь улететь вслед за альбатросами.
— Дом сеньора Карлоса, — все так же гостеприимно улыбнулся помощник и направил машину в открывшиеся навстречу им ворота.
* * *
В этот день чаще всего они пользовались словами «красота» и «потрясающе».
Карлос — веселый, энергичный, в белом легком костюме, поместил их на третьем этаже в огромной комнате, одна стена которой полностью состояла из толстого стекла и выходила на океан. К комнате примыкала дверь, за которой было помещение, где, как говорили в России, «мыли руки». Полы в доме были мраморными.
— Так прохладнее, — объяснил Карлос.
Едва они пришли в себя после почти суток дороги, он вывел их в патио, где была кухня и выложенный изразцами небольшой бассейн, в котором плавали разноцветные рыбки. Пол в патио тоже был изразцовым.
Там Карлос познакомил их со своей семьей — взрослой дочерью и женой, необычайно юного вида, хотя, как выяснилось, ей было под сорок.
— Рафаэла, она наполовину индианка, училась в Англии в Университете, где мы с ней и познакомились.
Стол накрыли здесь же, в патио.
Еда была необыкновенно вкусной, хозяева произносили названия, объясняли, из каких трав сделаны приправы, но Валентин чувствовал, как на него после красного вина и мясной пищи все сильнее наваливается отупение, и уже с трудом заставлял себя улыбаться в ответ, что-то отвечать.
— Они же засыпают! — расхохоталась наконец Рафаэла. — Идите скорей отдыхать У вас в Европе сейчас ночь.
— В первый день после Европы я только и делаю что сплю, — понимающе сказал Карлос.
На этом они временно простились.
* * *
Он проснулся через несколько часов. Их комната была ярко освещена низким, склоняющимся к горизонту солнцем. Валентин подошел к ванной — там было пусто. Он вернулся к постели и на низком столике увидел записку: «Ищи меня в Тихом океане».
Валентин хмыкнул, надел плавки и тоже отправился к океану. Глядя на людей, несущихся по волнам на винд-серфингах, он спустился по каменным ступеням к неширокой полосе песка. В это время Люба уже выходила из воды, и он, в который раз за эти годы, подумал с пронизывающей душу нежностью о том, как любит эту ее гибкую походку, и неожиданно вспомнил слова одного пожилого профессора, сказанные полгода назад: