— Все, что я у вас видел, я мог бы назвать одним словом — чудо.
— Да нет, просто мы достигли того технического уровня, когда такие операции стали возможны. И опять же, новейшие синтетические материалы… Многие фирмы рады предоставить их бесплатно — для них это отличная реклама.
…А теперь они возвращались обедать, и Карлос заговорил о другом.
— Скажите мне честно, Валентин, вы приехали в Мексику как турист или предполагаете у нас обосноваться? Хирургу вашего уровня всегда найдется место. Я не хочу ставить вас в неловкое положение, просто, чтобы вы знали — я готов взять вас к себе или помочь с трудоустройством в другом месте…
Что Валентин мог ответить? Что за ним, скорее всего, гонится по пятам какая-то мафия. А какая — он и сам не может сообразить. Структура, взявшаяся оберегать его от неприятностей в обмен на медицинское обслуживание после их разборок? Вряд ли. Он был им нужен, как, впрочем, и они ему. В условиях современной России. Какой-нибудь конкурент? Такое предполагать нелепо. Он ломал голову все эти дни, вспоминал едва ли не по дням и часам последние годы жизни — ничто не подсказывало ему автора покушений. Рассказать Карлосу — он просто не поймет, а то и вовсе заподозрит что-нибудь малоприятное.
Их автомобиль въехал в ворота, потом под дом, и они поднялись в патио.
Ни Рафаэлы, ни Любы не было — иначе бы они вышли навстречу. Дочь Карлоса, судя по всему, тоже отсутствовала.
— Уж эти женщины! — шутливо проворчал Карлос. — Тысяча причин, лишь бы удрать от домашних забот.
Вдвоем они поджарили мясо и вымыли овощи. Валентин еще накануне удивился зеленому цвету помидор.
— Да, в Европе привыкли к томатам красным. А это тропический сорт. Вы же вчера пробовали их — они спелые.
За едой он стал развивать свою мысль о работе для Валентина. Судя по всему, он не мог видеть безработного человека, особенно хирурга.
— Я не высказал вам главного предложения. Я ведь помню свое посещение вашей клиники. Не думайте, что у нас так было, как сейчас, всегда. Каких-то тридцать — сорок лет назад — это как раз ваш сегодняшний уровень. Оснащение новой техникой можно произвести быстро, были бы деньги. Но умение оперировать не купишь. Это дано от Господа.
— И еще ежедневная работа. Как у пианиста.
— Пианистов мы знаем. Они бывают гениальные, хорошие и бездарные То же самое и с хирургами. Помните, я ведь вам тогда сказал, что, глядя, как вы оперируете, позавидовал. Думаю, сам я такого уровня не достигну.
— Это старинная русская привычка. Там, где иностранец изобретает технологию, в России делают просто руками.
— Да-да. Но вернемся к моему предложению… — Он поднял небольшой бокал красного вина, которое, по примеру хозяина, Валентин тоже разбавил водой. — Как я понял, вы не стремитесь покинуть Россию. Тогда у меня есть предложение. Причем, учтите, оно подходит только для вас.
Карлос посерьезнел, Валентин тоже погасил улыбку.
— Я вас очень внимательно слушаю, — проговорил он, чувствуя, как волнуется.
— Предложение вот какое. Почему бы вам, сеньор Валентин, не стать моим компаньоном?
— Это слишком неожиданно.
Валентин почувствовал, что голос его перехватило. Предложение было сверхзаманчивым. Но сначала нужно все-таки разобраться с преследователями.
— Учтите, такого предложения до вас я не делал никому. С одной стороны, еще год назад и уровень моей клиники не позволил бы. А с другой — у нас хорошие хирурги и так состоят при своем деле. А связываться с бездарным — загубить дело.
— Это очень серьезное предложение для меня. И я должен принять ответственное решение.
— Есть еще третья причина, по которой я предлагаю именно вам. В какой еще стране, не считая африканских территорий, постоянно воюют? Россия стала бы громадным рынком для нашего с вами дела. Вы удивились тому, как немного мы создаем протезов. Но для любой мирной страны это — нормальная цифра. В России мы бы могли расшириться в десятки раз.
«Как ему объяснить, что сегодня у нас нет страховых фондов? И кто солдату, потерявшему в Чечне руку, оплатит биопротез? Он за всю жизнь не получит таких денег, сколько будет стоить это удовольствие!»
— Будем пока играть в детскую игру: «да и нет не говорите», — рассмеялся Карлос и взглянул на часы. — Что-то наши дамы задерживаются. Мне нужно съездить в банк, а вам я предлагаю спуститься на пляж. И, на всякий случай, Валентин, я вас прошу, не заплывайте слишком далеко. Мне так будет спокойнее.
Валентин отвык отдыхать в одиночестве. А с тех пор как у них с Любой началась общая жизнь и появилась тайна, он, оставаясь без нее и работы, сразу чувствовал себя неуютно. Это состояние его удивляло: после дежурства ему часто нужно было почитать какую-нибудь статью в журнале, а Люба хотела поговорить, и он обрывал ее. Чтобы ему не мешать, она уходила в свою квартиру. Но стоило ей закрыть за собой дверь, как он сразу лишался покоя. И теперь ему хотелось немедленно пойти следом за ней.
Когда-то, когда он без устали резал трупы, — у лаборанта патологоанатома работа малоаппетитна, — он думал, что теперь-то уж ему не дано никогда никого полюбить. Любовь — дело сокровенное, таинственное, а для него с человеческого тела сняты все покровы. Некоторое время так и было — его девушки приходили и уходили, иногда задерживаясь лишь на ночь, иногда продлевая общение на неделю-две. Тогда он прощался с ними сам, потому что они начинали его тяготить. Интим с ними он воспринимал как приятную гимнастику.
А потом появилась Люба.
Еще до нее в отделение однажды доставили пожилую супружескую пару. Она была балериной на пенсии, сохранившей изящную стройность, он — известным искусствоведом, профессором. Они попали в аварию и оба ковыляли по отделению в гипсе. Муж работал над рукописью в палате, присутствие больных ему не мешало, загипсованная нога — тоже. А супруга, когда у Валентина было время, приходила с ним поболтать. Она была умна, иронична и с нею было интересно разговаривать, тем более что Валентин никогда прежде не вел откровенных бесед с пожилыми мудрыми дамами. Как-то раз они заговорили о любви в балете.
— То, что вы видите на сцене и что происходит в жизни — день и ночь, где жизнь — это ночь. На сцене он изображает обожание и любовь, а в жизни, за сценой, партнерша ему отвратительна, — говорила она с горечью. — Много вы видели браков между балериной и ее партнером? В балете этого почти не бывает. И знаете почему?
— Не представляю.
Она помолчала, прикурила сигарету.
— Вам, как врачу, я могу это сказать. Еще в балетной школе он, подросток, юноша, поднимает на руки партнершу, а она, простите, вся мокрая! Балет — это же лошадиный труд. Какое после этого может быть обожание! Балет — страшная драма для артиста. У юношей с детства воспитывается отвращение и брезгливость к женскому телу. Поэтому они часто находят другие утехи.