— А потом?
Барретт снова заглянул в блокнот.
— А потом, как ни странно, Виктория на время образумилась. Перестала тусоваться с бандитами, взялась за ум. Но директриса говорит, что агрессия все равно ощущалась. Некоторые учителя ее боялись. А вот Кэти покатилась по наклонной: начала прогуливать школу, вроде как даже пристрастилась к наркоте. Сестры часто ругались у всех на виду. А потом Кэти вдруг взяла и уехала.
— Куда?
— Никто не знает. Друзьям ничего не сказала, а у нее и так их немного было. Тогда все решили, что она уехала в Лондон и стала жить тут беспризорницей. Через пару недель Виктория тоже уехала — на той самой машине, о которой говорил Джосбери.
— Они числятся пропавшими без вести?
— Еще не проверял. В личном деле всего одна фотография, сделанная за два года до изнасилования. Очень мутная. Я ее увеличил, как мог, без потери качества.
Он передал по кругу лист формата А4. Надолго задержавшись в руках Джосбери, фотография в итоге оказалась у меня. Снимок в фотобудке. Две девочки. Гримасничают. Старшая снята в профиль. Она гот: крашеные черные волосы торчком, брови выщипаны в ниточку, темная помада на поджатых губах, рваная черная майка и очень внушительная, как для четырнадцатилетней девочки, грудь напоказ. Кожаная куртка усыпана заклепками.
Двенадцатилетняя Кэти — пухленькая, с широкой улыбкой и ровными зубками. Русые волосики блестят, как сливочная ириска. Симпатичная, как с картинки, и, судя по блеску в глазках, она прекрасно об этом знала.
— Это все? — спросила Таллок.
Андерсон пожал плечами, я помотала головой. Мы ничего не обнаружили. Виктория и Кэти могли все эти годы заниматься чем угодно, но пособий точно не получали, машину не водили, налоги не платили, за коммунальные услуги — тоже. Они просто исчезли из поля зрения государства, как это часто бывает.
— Тина Луэлин умерла от рака семь лет назад, — сказал Барретт. — Она была курильщицей со стажем, опухоль в легких очень быстро разрослась. Скончалась в каком-то хосписе в Мид Гламоргане. Имя отца неизвестно. Возможно, девочек она родила от разных мужчин.
— Виктория, вообще-то, появилась на радаре примерно год спустя, — сказал Андерсон. — Их дед по материнской линии жил в долине Ронда. Они с ним даже в детстве почти не общались, но он после смерти не оставил завещания, и внучки унаследовали дом. Продали его примерно за сто тысяч фунтов, деньги забрала Виктория.
— Всю сумму? — уточнил Джосбери.
— Вроде бы да. Если она и психопатка, то очень богатая психопатка.
— У вас все? — спросила Таллок.
Все промолчали. Похоже, все.
— Ладно, продолжайте поиски. Лэйси, придется тебе опять походить по улицам, только теперь с этой фотографией.
— Могу прямо сразу начать.
— Не сейчас. У меня есть для вас другое поручение. Карен Кертис два дня не выходила на работу, но соседка сказала, что у нее в Фулэме живет престарелая мать. Она ее обычно пару раз в неделю проведывает. Вдруг она там прячется?
— Съездить проверить? — спросила Майзон.
— Старушка, говорят, слабого здоровья, — сказала Таллок. — Может не вынести, если нагрянуть к ней всей честной компанией. Поезжайте вдвоем. Расспросите, что да как.
Миссис Эвадна Ричардсон, мать Карен Кертис, жила на улице, где каждый дом стоил порядка миллиона фунтов. Улица эта тянулась с юга на север, перпендикулярно реке; к бордюрам жались вереницы роскошных авто. Дом № 35 выглядел более убогим и старомодным, чем соседские.
— Небось купила за пару тысяч пятьдесят лет назад, — сказала Майзон, стоя на крыльце. — Как ты думаешь, звонок работает?
Я приподняла дверной молоточек и постучала. Мы принялись ждать. Майзон отошла и посмотрела на второй этаж.
— Нехорошее у меня предчувствие, — сказала она.
— Перестань, — сказала я, хотя у самой предчувствие было не лучше. — Кто-то идет.
За дверью послышалось шарканье, щелкнула задвижка. В скважине провернулся ключ, и дверь приотворилась на каких-то четыре дюйма. В щели виднелась цепочка. Мне пришлось согнуться в три погибели, до того низкорослой была хозяйка. Крохотное морщинистое личико, карие глазки за толстыми очками в позолоченной оправе, практически невидимые губы.
— Миссис Ричардсон?
— Да, — пугливо кивнула она.
До меня только сейчас дошло, что старушка слабого здоровья вряд ли будет рада гостье с разукрашенной физиономией. Я отошла, и Майзон поднесла свое удостоверение к щели. Старушка подошла поближе, прищурилась.
— Миссис Ричардсон, мы разыскиваем вашу дочь, Карен, — сказала Майзон. — И нам хотелось бы задать вам пару вопросов.
Из щели вылетела синяя муха и врезалась мне прямо в лоб.
— Ее здесь нет.
— Можно с вами поговорить?
— Она приходит по понедельникам, средам и пятницам в пять часов вечера.
Я натянуто улыбнулась.
— Миссис Ричардсон, нам хотелось бы задать вам пару вопросов. Можно войти?
Старушка исчезла из виду, и через секунду дверь открылась.
— Закройте за собой, — попросила она, шаркая по коридору. — На ключ.
Пол в коридоре был выложен черно-белой плиткой — похоже, такой же старой, как и сам дом. На стенах висели фотографии, зеркала и декоративные тарелки. На второй этаж вела деревянная лестница.
Пахло в доме, честно говоря, не очень приятно. Не то чтобы удушающая вонь, но все-таки… Сырость. Мусор, залежавшийся в ведре. Кислятина. Майзон поморщилась. Когда миссис Ричардсон открыла дверь, мы обе услышали мерный гул комнатных мух.
Гостиная была большая, но из-за обилия мебели казалась тесной. Над камином и на крышке пианино в углу стояло множество семейных фотографий. Я заметила одну дохлую муху в седых волосах миссис Ричардсон; живые соплеменницы жужжали у эркерного окна.
— Чаю хотите? — спросила старушка, когда мы расселись по креслам.
— Спасибо, не надо, — ответила Майзон. — Мы ненадолго. Скажите, когда вы последний раз видели Карен?
— В понедельник вечером, — сказала она. — Карен обычно приходит в пять, готовит ужин и помогает мне принять ванну. Уходит обычно в половине восьмого, как раз перед началом «Коронэйшн-стрит». [4]
— Значит, вы ждете ее сегодня вечером?
Сегодня ведь среда.
Миссис Ричардсон кивнула.
— Да, она придет в пять часов. Она ко мне сразу после работы едет.