— Несчастные? — подсказала я.
— Нет, милочка. Не несчастные. У нее были глаза акулы. Темные и неживые.
Полицейских бюджетов обычно не хватает на шикарные гостиницы, но в таких деловых центрах, как Кардифф, всегда найдутся пустые номера на выходные. В новехонький, с иголочки, отель мы въехали в начале седьмого.
— Где будем ужинать? — спросил Джосбери в лифте, неумело подавляя зевок.
— Да я не хочу есть, — сказала я, не сводя глаз с кнопок. — Завалюсь сразу спать. Увидимся за завтраком.
Первым шел мой этаж, и я, выходя, даже не обернулась. Номер оказался роскошным. Я в таких хоромах, пожалуй, никогда не ночевала. Гигантская кровать, если не сказать ложе, скромный, но элегантный декор кремовых оттенков, а одна стена почти целиком стеклянная. Шторы, тонкие, как паутина, я задернула наглухо.
Ночь к тому моменту уже окончательно вступила в свои права, по воде шла сверкающая рябь. Неподалеку от берега стояла на якоре яхта, в ночи напоминавшая бриллиант на черной бархатной подушечке. Я видела людей, разгуливающих по палубе. Свет падал на воду длинными разноцветными лентами. Я смотрела на яхту до тех пор, пока все пассажиры не разошлись по каютам, а одиночество не начало душить меня физически.
Потом наполнила ванну и долго лежала, думая о Джосбери. Нас разделяла всего пара этажей, но все мои мечты были напрасными и несбыточными. А еще я думала о двух девочках, у которых изначально не было никого, кроме друг друга, но даже это они потеряли за одну кошмарную ночь. Я думала о том, что мне, похоже, должно наконец хватить храбрости свести счеты с жизнью. Когда все это закончится. В теплой, ароматной ванне, прямо как сейчас.
Когда вода начала остывать, я вылезла, оделась и вышла из отеля. Застегнула куртку и уверенно зашагала вперед. Вскоре гладкая кирпичная дорожка сменилась неотесанным булыжником и гравием. Фонари становились все реже, а заросли — все гуще, пока вокруг меня не образовался темный туннель из тростника.
Это были заболоченные участки, которые запрещалось осушать в рамках программы по облагораживанию залива. Знаки предупреждали, что тут глубоко, спасательные круги намекали, что знаки не врут, а тихий плеск воды говорил, что я тут не одна.
Справа, между стеблями камышей, виднелся ряд кирпичных домиков с террасами. Почти во всех окнах горел свет. В одном окне женщина примерно моего возраста, с младенцем на руках, задвинула шторы, но прежде замерла, увидев, как кто-то одиноко бредет по заболоченной земле.
Нормальная жизнь еще никогда не казалась такой далекой. Недосягаемой.
Я шла вперед, с одной стороны слыша шум города, а с другой — загадочные звуки залива, пока не дошла до деревянного пирса, зигзагом уходившего в булькающую воду. Лебедь пролетел так близко, что меня обдало ветром из-под его крыльев. Присев неподалеку, он исчез в зарослях куги.
Когда кто-то другой ступил на пирс, я стояла уже на самом конце.
Я нагнулась вперед, опершись о деревянную ограду. Справа была небольшая пристань, в которой стояли, позвякивая снастями, яхты. Слева темнели портовые сооружения старого Тайгер-бэя; я даже смогла различить высокие краны и мачты на горизонте.
Шаги приближались. Тяжелые, мужские шаги. Мимо, словно водоплавающая птица, пронесся катер.
— Я же сказала, что не голодна. — Я обратилась прямо к тростниковой чаще.
— Ты сказала, что ляжешь спать, — откликнулся голос. — И с чего ты взяла, что я это тебе принес?
— Человек, который преследует меня с пакетом картошки фри, просто обязан делиться.
В одной руке Джосбери держал два пакета, во второй — бумажную сумку, из тех, что бесплатно дают в магазинах. Его выдал запах горячей картошки фри. Мы побрели обратно и, как только очутились на суше, остановились у большой скульптуры, одновременно похожей на волну и на парус. Мы уселись на постамент, и Джосбери вручил мне один из пакетов.
— Странно, конечно, но я сейчас отношусь к тебе с большой нежностью, — сказала я, разворачивая обертку. Я и не догадывалась, до чего проголодалась.
— Какой-никакой, а прогресс, — ответил он, и я по голосу поняла, что он улыбается.
Послышался жестяной щелчок и тихое шипение — Джосбери протянул мне открытую банку холодного лагера. Я отпила и поставила ее на землю. Что-то шелестело в высоченной траве. Мы несколько минут ели молча.
— От Таллок что-то слышно? — спросила я, когда острый приступ голода миновал.
— Ей перезвонили эти, как их, «корректоры изображений». Знаешь, эти профи, которые берут фотографию закормленного трехлетнего ребенка и состаривают ее так, чтобы получился сорокалетний жирдяй с раком простаты.
Зря я спросила. Пару дней назад Таллок отослала фотографию сестер Луэлин специалистам, которые с помощью компьютерной программы должны были помочь нам представить, как девочки выглядят сейчас.
— И как?
Голод чудесным образом исчез вообще.
— Да как-то не очень, — покачал головой Джосбери, отправляя в рот очередной ломтик картофеля. — Виктория снята в профиль, этого мало. У Кэтрин ракурс более удачный, но все равно ничего конкретного.
— Жаль.
— Как выяснилось, эта программа в основном реагирует на выдающиеся черты лица. Большие носы, острые подбородки, широкие лбы. А у стандартно-симпатичных женщин вроде сестер Луэлин, особенно Кэтрин, черты лица невыдающиеся. Сложно предугадать, как они состарятся, — все зависит от того, похудеют они или поправятся, что у них будет с кожей и так далее.
— Ну, попытаться все же стоило.
Я непринужденно катала пару ломтиков по подносу, создавая видимость трапезы.
Джосбери допил свое пиво и открыл новую банку.
— Какой-то шутник из департамента состарил фотографию Кэти на двадцать лет, сделал волосы и кожу потемнее — получилась вылитая Талли.
Я не без труда улыбнулась.
— Будем надеяться, у нее есть алиби.
Мы снова замолчали, зато во мне, похоже, возродилась способность к приему пищи.
— Дана как, в порядке?
— Да. Она не такая неженка, как может показаться.
Вот же трепло!
— Ага. Ну ладно. Как скажешь.
— Что?
Голос его вмиг стал жестче. Не стоило его дразнить. Ну да что поделаешь. Я уже давно перестала волноваться насчет своих отношений с начальством.
— Я знаю, что это расследование дается ей дорогой ценой.
Я наконец смотрела прямо на него. Прищуренные глаза, одна бровь выше другой — он всем своим видом провоцировал меня на грубость в адрес непогрешимой Даны.
— Она сама мне говорила.
Нет, я больше не боюсь Джосбери.
— Нам всем оно дается дорогой ценой, — сказал он, дав понять, что последнее слово все равно будет за ним.