— Да, но не все мы страдаем расстройством питания. И далеко не у всех нас есть суицидальные шрамы на запястьях.
— Дана замечательно руководит этим расследованием, — отчеканил он, выделяя каждое слово.
Я подалась вперед и почувствовала легкий запах уксуса у него изо рта.
— А я и не спорю. — И снова отстранилась. — Я только спросила, все ли у нее в порядке. Она не только тебе нравится, если ты не знал.
Джосбери отвернулся, доел картошку и скомкал обертку. На минуту мне показалось, что он обижен.
— Это не суицидальные шрамы, — тихо сказал он.
Ничего себе!
— А какие же?
— Она не любит об этом рассказывать. Доела?
Я аккуратно сложила промасленную бумагу и встала с постамента. Ладно, разговор окончен, усекла. Мы молча пошли обратно, но я была уверена, что Джосбери просто о чем-то задумался, а не злится на меня.
— А чем ты планируешь заняться после стажировки? — спросил он, когда мы остановились выбросить бумагу и жестянки в урну.
Я потрясла кистями в воздухе, чтобы пальцы перестали пахнуть жиром и уксусом.
— Если честно, я так далеко не заглядываю. С этим бы делом управиться.
И я не соврала — просто сказала полуправду. Для меня жизнь действительно ограничивалась этим расследованием.
Мы снова зашагали к гостинице. Гравий уступил место дорожке из красного кирпича, которая должна была довести нас до самого порога. По пути нам попалась еще одна скульптурная композиция, на сей раз — круговая, в массивных камнях и литых чугунных чайках. Джосбери остановился и посмотрел мне в глаза.
— Надо будет поговорить, когда все это закончится. О твоем будущем.
Неподалеку, у самого отеля, сновали люди: парочка усаживалась в такси; две женщины средних лет, зябко поеживаясь, курили; мужчина расхаживал из стороны в сторону, громко разговаривая по мобильному, — на валлийском языке.
— Хочешь дать мне профессиональный совет?
— Скажем так: у меня есть пара идей. И у Даны, кстати, тоже. Если она переживет это дело, то попросит перевести тебя к нам в ОБОТП.
Разгулялся сильный ветер, и я попыталась поправить растрепавшуюся прядь. Но Джосбери меня опередил. Я отшатнулась от его прикосновения.
— В чем дело?
— Ни в чем.
Несколько чаек уже отломились от скульптурной композиции. Остались только их чугунные лапки на камнях.
— Ты что, расстроилась?
Я сглотнула ком в горле. И он, и Таллок верили, что у меня есть будущее в полиции. Черт! Только бы не заплакать.
— Лэйси Флинт, ты, доложу тебе, та еще чудачка.
— Будто я сама не знаю.
— По-моему, от тебя одни неприятности.
Он водил пальцем по рукаву моей куртки. Его дыхание опаляло мне шею.
— Не спорю.
Он нежно поигрывал моими волосами.
— Тогда почему, — начал он, пробираясь прохладными пальцами по моим позвонкам, — я каждое утро просыпаюсь с мыслью о тебе?
13 сентября, за десять лет до описываемых событий
Когда Виктория Луэлин возвращается, на улице уже темно. Она перелезает через забор и идет по пустырю. Подбирает свой фонарик у металлических ворот, прокрадывается внутрь. В туннеле темно и мокро, но сумерки рассеивают дешевые светильники. Она поднимается по лестнице и практически на ощупь движется вперед, переступая через затушенные костры и раскинувшиеся тела. Темп она сбавляет лишь тогда, когда замечает больничную ширму и печурку на сжиженном бутане.
На матрасе лежит девушка. Это их общий матрас. Виктория несмело светит ей в лицо, боясь разбудить.
Но девушка не спит. Глаза у нее открыты. В следующую секунду Виктория падает на колени, щупает ей пульс, слушает дыхание, ищет любые признаки жизни. Подруга еще не умерла, но ей осталось совсем недолго.
— О господи, только не это! Теперь еще и ты?
Надо поднять ее, бежать за помощью. Она обхватывает подругу за плечо и тащит за собой.
— Проснись же! Помоги мне. Ну же, Лэйси, я не могу еще и тебя потерять.
Взгляд Лэйси на миг становится осмысленным, и она поднимается с пола. Девушки, обнявшись, бредут обратно в непроглядную ночь.
Я еще долго сидела в номере, устремив неподвижный взгляд на воду. Огни на том берегу залива гасли один за другим, как будто разделяя время на маленькие отрезки. В конце концов все движения сошли на нет, и залив полностью погрузился во тьму.
В час ночи я поняла, что больше не могу ждать. Мне нужно вернуться в Лондон. А главное, мне нужно избавиться от Марка Джосбери.
Поездка в Кардифф, как бы то ни было, оказалась мне даже на руку. Я с успехом обошла все расставленные Джосбери ловушки, и в нем снова просыпалось доверие ко мне. Но этого мало. Пора рискнуть.
Я скажу ему правду.
Не давая себе шанса смалодушничать и передумать, я вышла из номера и босиком прошлепала до лифта. После прогулки я переоделась, и на мне теперь были свободные спортивные штаны и беговая майка. Я несмело постучала.
Он открыл мне в одних штанах — ярких пижамных штанах с заниженной талией. По тому, как недобро Джосбери косился на яркий свет в коридоре, я поняла, что разбудила его. Наконец, узнав ночную гостью, он посмотрел на меня со смесью удивления, любопытства и надежды. Я не дала ему возможности сказать хоть слово.
— Я должна тебе кое о чем рассказать.
Он потер глаза и вернулся в номер. Я последовала за ним, плотно затворив дверь.
Номер у Джосбери был даже больше моего, с двумя двуспальными кроватями. Когда он зажег ночник, я заметила, что подушка лежит вдоль кровати, а не поперек и сбоку примята. Получается, он спал с ней в обнимку.
На второй кровати, прикрытой стеганым одеялом, лежала глянцевая сувенирная книжка о злодеяниях Джека-потрошителя. У меня была точно такая же. Практической пользы от нее никакой, зато там можно найти прекрасные репродукции оригинальных документов, включая посмертные снимки пяти канонических жертв. Джосбери, который, как и многие другие, попал под гибельное обаяние Потрошителя, выдернул страницы из книги и разложил их в хронологическом порядке. Полли Николс, Энни Чэпман, Элизабет Страйд, Кэтрин Эддоуз, Мэри Келли.
Я немного отодвинула последнюю от края кровати, чтобы присесть.
— Пить будешь? — спросил он.
Я покачала головой.
В приоткрытые громадные окна проникал студеный воздух. У Джосбери по плечам побежали мурашки, да и я тоже начала подрагивать. Он вынес из ванной белый банный халат, укутался, а мне бросил толстовку.